Димка просится в изолятор.
— Ну положите, Сергей Иванович! Ну что вам стоит! Ну хотя бы только на завтра!
— А что завтра? Контрольная?
— Нет, меня завтра бить хотят!
— Кто?
— Ну, та «семья» рокеров! С которой ездил!..
— За что бить-то?
— Да я с другими поехал. А в той «семье» решили, что я их предал…
— Конечно, ложись. Можешь не день — больше пробыть. Только следи за чистотой в палате, ладно?..
Три дня Димка пробыл «пациентом» и никакие рокеры его не беспокоили…
А я в это время усиленно думал о последнем разговоре с Зинаидой Никитичной. О том, что «нашу систему воспитания надо менять». И чем больше думал, тем больше понимал, что ее слова многое объясняют. Мы в медицине тоже привыкли к неправильному воспитанию — через окрик, через запрет, не иначе. Возможно, подсознательное желание «перемены системы» и подталкивало меня к перемене работы. Но осознал я это желание только сейчас.
Но ведь мало сказать, что нынешняя воспитательная система не устраивает. Надо что-то предложить взамен. Что-то придумать, изобрести, выстрадать…
Родные часто откупаются от наших детдомовцев, я заметил такую тенденцию. У одного на руке дорогие электронные часы, другой играет дорогими коллекционными машинками, у третьего в кармане еще какая-нибудь дорогая мелочь. Ребята лишены любви и доброты, материальных лишений они не знают. И все-таки, видимо, в каждом живет ощущение, что им недодали, которое так или иначе может прорываться…
Вот Сережа сочинял сказку, вот с удовольствием пел песню кукушонка — и вдруг утащил баночку поливитаминов и все их съел за один присест. Потом он маялся, чесался, покрылся красными пятнами. А я недоумевал, зачем ему нужна была эта кража? Ведь поливитамины и так дают им каждый день — всему отряду, в возрастных дозировках. Или это обычная детская логика: одно-два драже — малое благо, а целая баночка — большое благо? Или сработал комплекс ущемленности, обделенности, который есть в любом детдомовце? Дай-ка я компенсирую себе то, чего мало…
Я ни слова не сказал Сереже в осуждение, не бранил его, и он продолжал ходить ко мне как ни в чем не бывало…
Ленка прибежала, глаза большие.
— Сергей Иванович, у Наташи кровь идет!
— Откуда?
— Откуда, откуда!.. Все трусы в крови, неужели непонятно, откуда.
— Веди ее сюда…
Ленка исчезла и вернулась вместе с подругой. Я вспомнил недавние Наташины жалобы, расспросил ее, подумав сначала о травме или почечном заболевании. Наташа себя чувствовала хорошо, и я быстро отбросил мысль о болезненной причине кровотечения. Девочке одиннадцать лет, и у нее впервые в жизни началась менструация. Поскольку мамы у Наташи нет, мне пришлось вместо мамы объяснять, в чем тут дело. Я ей рассказал о взрослении, о превращении девочки в девушку. Рассказал, как себя вести в такие тревожные дни.
— Значит, дети будут? Не хочу!.. — очень эмоционально воскликнула Наташа после моего рассказа.
И я ей терпеливо говорил о великом женском деле — рождении детей. И о любви.
Когда замолчал, увидел по девчонкам, что они прониклись полным доверием ко мне.
Ленка:
— Нам мальчишки говорили, что мы рожать будем. Но ведь это больно, когда из живота ребенка достают. Да, Сергей Иванович?
Наташа:
— Дети тогда бывают, когда мужчина и женщина вместе в постели? Да, Сергей Иванович? Или тогда, когда они поцелуются?..
И я снова говорил им о любви как о самом светлом чувстве. И думал о том, что детдомовских детей мещанская молва обычно представляет как «все познавших» и «испорченных». А они, в массе своей, просто дети, обычные дети, вопреки любой дурацкой молве…
Многие наши ребята — воришки и попрошайки, я неоднократно в этом убеждался. Они набиваются в кабинет с какими-то жалобами и не уходят после оказания им помощи. Один прилипает к стеклянному шкафчику с лекарствами и как бы невзначай заглядывает в него. Другая лезет в пенал, где опять же всякие медикаменты. Третья роется в бумажках на столе, четвертый вытягивает фломастер из карандашницы, пятый что-то отвинчивает от зубоврачебного кресла, шестой… — да где уж мне уследить за шестым.
Если я прикрикну, начну совестить, они делают послушные лица, но глаза их остаются лукавыми. Они начинают канючить, если видят, что стащить невозможно.
— Сергей Иванович, дайте мне эту бутылочку! Ну пожалуйста!..
— А мне — этот бинтик! Дайте, жалко, что ли!..
Бывает, я сдаюсь. Тогда они уходят довольные. Но если они клянчат что-то невозможное (например, мой стетоскоп), тогда я, конечно, держусь. Но и они, если заведутся, остановиться уже не могут. Ноют и ноют, словно комары над ухом. Берут меня измором. В таких случаях я терплю долго, а потом, чтобы не вспылить, беру очередного попрошайку за плечи и мягко вывожу из кабинета…