— Услышь меня, — прошептала она, затем так же неторопливо отступила назад, оставив письмо на столе, — когда отправишь это письмо, дитя, будь свободна.
Только в спальне, сняв одежду, Сонаэнь вскрикнула, хватаясь за правое запястье, одновременно чувствуя жгучую боль в левом плече. Компаньонка бросилась к ней с вопросами, леди оттолкнула её, поднося онемевшую кисть к огню. В неверном свете лучины она могла видеть, как медленно, очень медленно чернота расползается по сосудам вверх от пальцев, что держали перо.
***
Последующие три дня Сонаэнь не могла найти сил встать с постели. Первый день она провела с ужасающей головной болью, едва могла выпить воды, её тошнило и рвало. Второй день был проведён по-прежнему в постели, с дурным самочувствием, но уже без рвоты. На третий Сонаэнь чувствовала себя на двадцать лет старше и примерно настолько же уставшей.
Последние отчётливые воспоминания, которые удавалось сложить в ясную картину, были представлены рукой леди Элдар на плече и длинными чёрными косами, обвивающими тонкую талию. При попытках вспомнить больше начинала кружиться голова и сами собой закрывались веки.
Леди Орта знала точно: письмо Ревиару Смелому было отправлено, в тренировочном дворе по-прежнему рычали оборотни, а Верен, вернувшийся домой из очередного отъезда, получил столь же тёплый прием, как и всегда.
Но Сонаэнь подмечала детали. Слишком жива была память о собственном беспомощном подчинении перед Латаленой Элдар.
И детали, прежде выпадавшие из внимания, стали являть себя чаще. Печати на письмах и сундуках, что заносили в подвал терема. Странное обилие оружия в комнатах за пределами арсенальной. Множество писем, отправлявшихся в Вершу, — с этим названием было связано что-то, о чём Сонаэнь силилась вспомнить, но не могла. И ей не с кем было посоветоваться. Даже полководцу Ревиару она написать не смела.
Как далеко раскинула сеть Латалена? Сонаэнь отвергла мысль о том, что она в полной мере владела Силой. Вряд ли, рассудила леди Орта, — это было невозможно. Элдойр процветал под покровительством Элдар, ими и был некогда основан, но в правление Гельвина белый город изменился. Латалена не могла управлять знатью на расстоянии. Или могла?
Что могла изменить одна женщина, сосланная за тысячу вёрст, проклятая и забытая? Но Сонаэнь видела что. Латалена была умна, хитра, коварна и беспощадна. А государыня Мила потеряла четверых детей, прежде чем смогла подарить наследника супругу. Возможно, причиной, как говорили знакомые лекари в Ордене, действительно была военная травма леди Милы.
Но мог быть и яд.
Подготовка к турниру тем временем шла полным ходом. Если из замкнутого пространства терема — бесконечных галерей, лестниц и покоев — Сонаэнь не видела обустройства ристалища, как не могла и знать, насколько взволнован посадский люд, то обстановка радостного волнения внутри окружала её каждый день.
Веселее всех была, конечно, юная Снежана. Только и мелькала длинная золотая коса по терему и звучал смех. Даже уставший отец рядом с ней начинал смеяться.
— А брат приедет? А ты, ты выйдешь на поле, батюшка? — висла она на шее у отца, сияя улыбкой.
— Меня звали Старым до того, как ты родилась, волчонок, — ласково пробурчал Верен в усы, — но, может быть, если твоя мать благословит…
— Я упрошу. А если ты победишь, кто наградит тебя, она или я?
— Старая Ариса. — Он кивнул на толстую няньку Снежаны, и дряхлая волчица обнажила в его сторону беззубые дёсны в притворном оскале. — Ну, волчонок, слезь с батьки; посмотри, что привез я тебе. В приданое пойдёт.
— Скоро, скоро весна зацветёт, — замогильным голосом запричитала нянька, пользуясь поводом и подходя ближе, — едут, едут женихи.
— Уйди, накличешь, — фыркнул Верен. Сонаэнь заметила тревожную морщинку у его губ.
— Только самый храбрый, — промурлыкала возбужденная девочка, прикладывая к груди отрез атласа, — и самый красивый.
— Ох, глупа девка. Ох и молода. Выспела ягодка, да не дозрела, — нараспев подвывала волчица, лаская скрюченными когтистыми пальцами пестроцветный шёлковый платок, прикрывавший драгоценный ларец, — проси у Бога доброго, ласкового, честного; красоты прибудет, коли слюбится.
— Хватит, — рыкнул Верен.
— Обнимет молодец, аж дух вон выйдет; на мягкой перине поцелует — обомрёшь…
— Молчи, старая! Ох, что и делать мне, — волк обнял закрасневшуюся дочь и поцеловал в голову, — погоди с женихами, волчонок. Не бросай старого батька.
— Выйду только за того, кто будет сильнее тебя, — прошептала Снежана. Верен усмехнулся ей в макушку:
— Побью всех, значит. Или Яре, если я не справлюсь; побьёшь, что скажешь? — Охранник княжны гордо выпятил грудь и согласно замычал.
Сонаэнь сложила последний из отрезов ткани в сундук и удалилась, не забыв поклониться. На удивление, за время, проведённое с леди Латаленой в качестве фрейлины, она не смогла вспомнить ни раза, когда рядом была дочь. Если они и встречались, то не при сторонних наблюдателях.
Всем своим существом Сонаэнь Орта чувствовала затаившуюся угрозу — и направлена она была вовсе не на сосланную беззащитную принцессу Элдар, как то подозревал Ревиар Смелый. С кем могла Сонаэнь посоветоваться?
Элдар исключались. Правителю ни одно письмо не миновало бы десять канцелярий. До магистрата Ордена письмо шло бы полтора-два месяца. Сонаэнь поджала губы. Единственная помощь, которую она могла бы призвать, находилась, на её счастье, недалеко. Во всяком случае, она могла попросить совета.
Она подозвала компаньонку.
— Завтра с утра ты выезжаешь, — без предисловия велела леди Орта, — ты повезёшь моё письмо, тебя будут сопровождать наши стражи.
— Но госпожа, вы останетесь здесь одна!
— Не очень похоже на то. — Сонаэнь оглянулась, нашла глазами письменные принадлежности. Прикоснувшись к письменной трости, она дрогнула. Последнее воспоминание, связанное с ней, отзывалось ломотой в правой руке. Пересилив дрожь, леди Орта подвинула лучину ближе.
«Почтенный мой супруг и господин! Нижайше прошу простить меня, если заставлю вас разгневаться, но не могу не просить вас…».
========== Поводки и звери ==========
За неделю до того срока, когда можно было ждать ответа на письма, разосланные Сонаэнь, в Посад начали прибывать гости. Они появлялись на дороге группами: в телегах, верхом, сопровождаемые шумом: лаем, звоном бубенцов на узде, храпением лошадей и звонкой гармонью.
Ничего общего с турнирами юга и Элдойра. Здесь это было больше похоже на неторопливый сбор старых друзей или дальних родственников для сватовства или поминок. Впрочем, на Севере всё происходило словно в дюжину раз медленнее.
Зима отползала от Посада неравномерно, оставляя где-то — заплатки и прогалины бурой грязи под тонким слоем серого весеннего льда, где-то — растрёпанные цыплячье-жёлтые цветы мать-и-мачехи. Первые ростки камнеломки и скудного озимого мятлика всходили на полях. Посад тонул в талой воде. Следами сапог истоптаны были мостовые, а в каждую выбоину в надежде спасти дороги без устали — и без особого успеха — мальчишки-конюхи ссыпали прелое прошлогоднее сено и свежие опилки.
Двор терема подметали с опилками трижды. Это тоже помогало мало. С тем количеством всадников, что, словно нарочно, влетали на конях через ворота, грязь была везде.