— Не знаю. Но и жалеть не буду.
Тишина прервалась мерным звуком точильного камня. Сонаэнь на ватных ногах сделала несколько шагов из-за арки в зал.
Пустота, непривычная и пугающая, яснее ясного говорила о намерениях леди Элдар никогда не возвращаться в Посад. Оба — и волк, и его возлюбленная княгиня — подняли глаза на вошедшую. Леди Орта не смогла вымолвить ни слова. Её плечи дрожали, когда она поставила поднос перед Латаленой.
— Глянь-ка, жена, и у этой трясуха, — хмыкнул Верен, складывая руки на груди. — Пойду я; эй, девушка, поспешите со сборами!
Сонаэнь едва нашла силы оторвать взгляд от пола, стоило Верену чуть притворить дверь. Латалена смотрела на неё взглядом, в котором леди Орта впервые могла распознать намёк на чувство. Сонаэнь открыла рот — произнести наконец слова мольбы, но — вдруг в глазах у неё потемнело, и всё, на что она оказалась способна, — это задыхаться, глотая воздух, будто тонущая в водовороте жертва стремнины.
Латалена поднялась — резко, без изящества.
— Нет, — бросила она жёстко, — я не остановлюсь. Не стой на пути, дитя. Уйди в сторону. Это не та война, в которой будут победители или проигравшие; только выжившие. Уйди.
— Мой… мой… — Сонаэнь взмахнула рукой, серебряный бокал со звоном покатился по полу. Латалена подняла изящную чёрную бровь:
— Твой господин? Супруг? Его воины? Знать и дворяне? Узурпаторы? Мои братья и сестры — горцы? Все, все они. Все!
Пол заскользил под ногами, и Сонаэнь отбросило в сторону — она не была уверена, была то Сила или земля сама ушла из-под ног. Вспотевшие ладони скользнули по краю походного стола.
Обороняться было поздно. Умолять — бесполезно.
— Вас остановят, — пообещала, задыхаясь, Сонаэнь.
— Кто? Лиоттиэль? Если завтра я увижу его на нашем пути — его не станет. Ты? Другие? Пусть собираются и приходят, — прошипела леди Элдар, — пусть попробуют! Ползи, девочка, к господам; к тем, которые рады были продать меня за клинки и копья, за щит перед Элдойром. Сегодня этот щит повернётся против них.
— Полководец Ревиар говорил за вас… — прохрипела Сонаэнь, близкая к потере сознания.
На её лице сжались ледяные пальцы, в щёки впились острые ногти. Глаза заволокло багровым туманом, и Сонаэнь ощутила, как из носа сползает горячая тонкая струйка крови.
— Кто ты, чтобы понимать? Ты не родилась, когда — однажды — он смолчал. Пусть видит теперь… пусть теперь дышит этим… и все вы.
Сонаэнь не была уверена, видит это она или слышит, но знала, что боль, упавшая на неё, пришла от Латалены Элдар. Она вдавливала её по капле; и Сонаэнь сдавалась.
Она впитывала хаотичные, смазанные картины прошлого, болезненно взрывающиеся драконьими фейерверками перед внутренним зрением: юная Латалена, отражение в зеркале, свадебный наряд, испачканный в рыжей степной пыли; молодой полководец Ревиар и крошащийся заздравный кубок в его ладонях; знамя мести, брошенное к подолу траурного платья; наконец, была россыпь мелких бриллиантов, и в этой вспыхнувшей самоцветной крошке распалось настоящее и будущее, и Сонаэнь потеряла сознание.
Когда она пришла в себя, над ней обеспокоенно зависла Вината; Золотой Чертог был пуст.
— Мой муж, — удалось выдавить Сонаэнь, — найди его. Сейчас же.
— Ты упала? — вместо ответа задала вопрос Вината. Сонаэнь замотала головой, отчего к горлу немедленно подступила тошнота:
— Найди полководца.
— Что с тобой случилось? — В голосе Винаты послышалась нехарактерная жёсткость, и Сонаэнь прикусила язык.
«Она притворялась слабоумной? Или она такая и есть? Или мне теперь всегда будут мерещиться тройные игры и обманы, спрятанные в обманах?».
— Мне стало дурно, — выпалила леди Орта, закрывая глаза и пытаясь улыбнуться, — пожалуйста. Позови его.
— Его не пустят, — лицо Винаты вновь сделалось безмятежно пустым и бессмысленным, — мы на рассвете уйдём.
Сонаэнь откинулась назад и закрыла глаза. Пока что всё — за исключением беседы с Латаленой — шло по плану Ниротиля. Теперь нужно было дождаться, когда Снежана Элдар останется одна, и обманом или силой увести её. О том, как они выберутся из Посада, полководец велел не задумываться, сообщив, что это его забота.
И Сонаэнь могла только надеяться, что удастся выполнить оставшуюся часть дела без препятствий.
В Тило и его воинах она не сомневалась ни минуты.
***
Два года назад
Все лгали. Лгали безбожно и зло доктора, повитухи и магистры, учебники и учёные, подруги и родственницы. Но больше всего подвело собственное тело — Сонаэнь могла поклясться, это было что-то искусственное, наведённое, вроде колдовства, порчи, проклятия.
Второй ребёнок должен рождаться иначе. Как? Она не знала; но иначе. Она должна была знать признаки, правильно рассчитать срок и уж точно не пропустить начало схваток. И, Бога ради, они просто не могли быть настолько болезненными и частыми с самого начала.
Но главное — Тило должен был, подобно остальным мужьям, ждать где-нибудь… где-нибудь, где угодно, подальше.
Только не препираться с ней, сидя рядом, вскакивая, мечась по комнате, ругаясь с повитухами и умудряясь испортить даже этот день присутствием.
— Зачем тебя понесло на рынок! — кричал он, хватаясь за волосы и зависая над родовой койкой и ею, корчившейся от боли. — Ты могла послать слуг! Ты могла позвать кого угодно…
— Дышим, дышим, госпожа, — игнорируя всё на свете, мило щебетала повитуха над ухом, но Сонаэнь большую часть дыхания расходовала на спор:
— Я — ах! — хотела… ты… — она хватила воздух ртом и поспешила ухватиться за спинку кровати, — запер меня в доме, как в тюрьме… ах!
— Дышим…
— Мы в гарнизонном поселении, идиотка! — Тило стукнул кулаком в стену, осыпалась тонким ручейком непрочная глиняная штукатурка. — Здесь ты мишень, прежде всего!
— Мы можем поговорить в другой раз об… этом… ужасающем случае неповиновения? — Сонаэнь хотела его придушить, и, судя по взглядам повитухи, не она одна.
— Дышим, дышим, ещё немного, госпожа!
Настал ужасный миг, когда она хотела сдаться, — так было прежде, когда она рожала Нарта, но тогда вокруг было достаточно лекарств, госпитальеров, опытных женщин, и, одурманенная, Сонаэнь почти не чувствовала ни боли, ни страха.
Но теперь Тило взял её за руку, помог подняться, и дышал вместе с ней, и остался до конца — бледнел, краснел, но оставался.
И даже если она не готова была признаться никому — и некому было, — но, без слов глядя на его взволнованное, сосредоточенное лицо и сжимая крепкую мозолистую руку, леди Орта находила новые силы для продолжения битвы.
На этот раз не было родильной горячки. Не было суетящихся служанок и госпитальеров. Никто не листал книги по анатомии. Не было бури, ни тучки на небе. Даже тени испугались бы голоса Ниротиля Лиоттиэля, когда он прижал к себе младшего сына и издал яростный клич восточных войск, немедленно подхваченный всем гарнизоном под открытыми окнами.
— В народе моей матери это посчитали бы непристойным, — поделилась мыслями Сонаэнь утром следующего за родами дня, — тебя бы прогнали за дверь.
— Меня-то? — усмехнулся Ниротиль, не выпуская из рук новорождённого. — Посмотрел бы на них, кто бы ни пытался прогнать.