— Капитан, я их вижу! Они покидают Посад!
— Тило, ты видишь? — Она вцепилась в его рукав, словно поднявшийся ветер мог унести её прочь.
Возможно, это было бы предпочтительнее.
Они молча смотрели на северо-восточный склон холма. Сонаэнь видела подобное прежде, и не раз; и даже теперь зрелище пугало куда больше занимающегося в Посаде пожара — кажется, его даже не пытались тушить, разве что несчастные соседи-горожане.
Докуда хватало глаз, виднелись мужчины с оружием, и она могла сказать, что они двигались в три раза быстрее привычных её глазам степных всадников. Тило задержал дыхание лишь на мгновение, но Сонаэнь знала, о чём он думает, так же ясно, как если бы он кричал на ухо.
Волки шли молча; не было боевых кличей, знамён или обоза; не было никаких признаков, кто и за каким князем или вожаком следует. Нет, это было не войско, это действительно была Свора, разнородная, пока ещё не сплотившаяся в одну стаю, но уже готовая рвать и терзать всё, что встретится на пути.
— Не успели, — прошептал Ниротиль. Сонаэнь наконец отпустила скомканную вуаль — ветер понёс её прочь.
«Элдойр не успел, но мы можем успеть, — подумалось ей отчаянно, — если сейчас помчаться быстрее ветра, на восток, да, на восток, а оттуда отправить письма; что мы можем? Мы не справимся и с десятой частью Своры…»
Ноги её слабели, паника кружила голову, воздуха переставало хватать, но Тило — Тило был как скала, ни на мгновение не дрогнувший, не засомневавшийся. Только медленно, очень медленно он выдохнул и разжал зубы. И отпустил её руку.
— Ясень! — Ниротиль развернулся к рыцарю; тот был бледен, но стоял твёрдо. — Отходи. Мастер Ами Кей здесь?
— Здесь, мастер. По левую руку в трёхстах шагах.
— Хорошо. Пусть прикроет отправление. Бросайте всё. Госпожу и заложницу поручаю тебе. С Богом, отправляйся немедленно. Коня! Строиться всадникам! Вторую десятку — в строй!
— Тило! — Сонаэнь бросилась вслед, схватилась за него вслепую вновь. — Ты не видишь? Их вдесятеро больше, ты не можешь сражаться с ними… вас всех перебьют, Тило!
Знакомые серые глаза блеснули из-под отросшей чёлки весело и ласково. Его лицо оказалось близко, тёплые, крепкие руки — вокруг: она никогда не забывала, каким он был — крепким, как скала, рядом с которой ничто не может быть страшно.
— Я знаю, сердце моё, — тихо сказал Ниротиль, прижимая жену к груди; под щекой оказалась знакомая холодная тяжесть кольчуги, — я знаю.
Его губы были солоны, и кололись отросшие усы. Звякнули щегольские шпоры на сапогах. Зашуршала сухая пыль под копытами скакуна.
Полководец обернулся дважды. Дважды улыбнулся — той улыбкой, за которую она слишком много и слишком долго прощала. Но после её Тило — каким бы он ни был — принадлежал войне и только.
Сонаэнь не могла двинуться; этого не могло происходить с ней, это было слишком даже для кошмарного сна, но, если бы это мог быть сон, она отдала бы годы жизни, чтобы проснуться, только бы проснуться…
Стоило серому жеребцу полководца перейти на рысь — и она закричала.
========== Пепел ==========
Как говорили магистры госпитальеров в Ордене, память — услужливая шлюха, если её обладатель нуждается; с охотой она будет подменять дурные воспоминания добрыми, уродливое делать красивым, забытое и поблёкшее — возрождать живым и красочным.
Так рождались песни и баллады. Самые унылые и скучные зимы в гарнизонах становились эпохами куртуазных приключений. Победы, кровавые и ничтожные, воспевались как величайший триумф света. Поражения — как героический подвиг во имя добра.
Но Сонаэнь Орта не могла представить, что побег из Посада когда-нибудь сможет вдохновить на песню, балладу или хотя бы поэму. Помнила, что стискивала зубы все часы — вечность, которую тряслась на лошади. Помнила, что Ясень молчал, не говоря ни слова. Впервые за годы, что она знала присягнувшего оруженосца полководца, он проигнорировал все положенные любезности, погружённый в мысли, настороженный и враждебный.
Трижды они делили пути, и трижды трое всадников отправлялись путать следы на лесных перекрёстках, но основная дорога была лишь одна. Сонаэнь радовалась этому обстоятельству — она не была уверена, что справилась бы со сложными поворотами на узких, едва заметных тропах.
Был рассвет, когда они покидали Посад, и был полдень, когда погоня настигла их почти у пограничных угодий.
На лице Ясеня впервые с момента побега Сонаэнь смогла разглядеть чувство, и ей показалось — это облегчение.
— Вы можете добраться, — пробормотал он, обнажая меч и лихо разворачивая коня — пена сыпалась мелкими хлопьями на потрепанную сбрую, глаза жеребца были налиты кровью, он запрокидывал голову, — я прикрою путь…
— Застава видна, — перебила его Сонаэнь, переводя дыхание, — а её нужно вывезти с земель северян. Мы не должны разделяться теперь.
Оба взглянули на Снежану: в дороге девушку укачало, и она безвольно обмякла в седле перед рыцарем. Ясень дёрнул углом рта, но согласно кивнул.
Сонаэнь приготовилась свалиться с лошади замертво, едва лишь минует ворота заставы, но им не довелось попасть внутрь; всего лишь в сотне-другой шагов от того места, где, задыхаясь, они готовы были встретить смерть от рук преследователей, они едва не влетели со всей скоростью в подготовленные, как к атаке, колья, раздались крики, предупреждающий скрип натягиваемой тетивы — и знакомый сигнал тревоги.
Сонаэнь успела разглядеть, что за ними из леса вылетели не менее двадцати всадников: впереди вился на вороном жеребце Вольфсон; пот струился по его лицу, стекал по шее, плечам и нагой груди; он был обнажён по пояс, а синий взор пылал ненавистью.
— Она наша! — крикнул кто-то из его спутников, обращаясь к воинам пограничной заставы. — Верните по-хорошему ту, что взяли против воли!
— Стреляйте, — выдохнула Сонаэнь, обеими руками цепляясь за луку седла, — стреляйте метко…
Но стрелы не полетели в цели; на леди Орту смотрели с полсотни лучников, когда их командир сказал, словно извиняясь:
— Мы не можем, госпожа. Они стоят не на нашей земле и на нас не нападают.
— Они наши враги! — внезапно встал Ясень на сторону Сонаэнь, яростно бросаясь на командира. — Ты не понимаешь? Один из Четверых… — Он осёкся, мотнул головой.
Сонаэнь сжала зубы крепче — два уже болели. Она знала, что не договорил первый рыцарь полководца. Один из Четверых, её муж, скорее всего, пал, и его убийцы стояли у ворот. Но заставник лишь опустил голову:
— Нет. Мы не пустим их, защитим вас. Но и нарушать порядок я не посмею. Ни одного из Четверых здесь я не вижу.
— Посад горел! — хрипло крикнул Ясень, сползая с седла и стаскивая безвольную Снежану Элдар. — Мы должны подать сигналы всем штурмовикам…
— Мы подали, — строго возразил командир заставы, — после того, как получили сами, — ещё два часа назад. Уймись, брат-воин. Всё, что мы можем сделать, мы сделаем. Но не больше.
И добавил, прижимая руку к груди:
— Упокой добром Господь души павших в бою и помилуй нас от их участи.
***
Полгода назад
В шатрах Ниротиль спал чутко. Сонаэнь знала его черту — дремать, не погружаясь в отдых, постоянно держать себя готовым к внезапной атаке, набегу или налетевшему урагану.