Дорога змеилась между холмов Лунолесья, растекаясь на десятки тропок, тропинок и едва заметных стежек в кое-где ещё примороженной зимой траве.
После отвоевания западного Черноземья караван-навигаторы зарабатывали состояния на прокладывании маршрутов: стоило пройти одному-двум дождям, и приходилось искать объезд. Караванщики постоянно рисковали жизнями: где-то по пути заседали разбойники или дезертиры, где-то — мятежные села перегораживали дороги. Иногда разливались реки, и необходимо было сделать крюк в сто двадцать вёрст в поисках более-менее проезжего брода или крепкого моста.
Спутниками Сонаэнь в путешествии стали такие же госпитальеры и миссионеры, двигающиеся на восток, — подозрительно сострадательные к спутникам и не мучающие их ежевечерним чтением толкований Писания и богословскими трактатами; трое мастеровых, мечтающих открыть столярную лавку где-нибудь в городах у границы Приозерья, и две семьи переселенцев, спешащих до первой пахоты и поры посевов обосноваться на новом месте. Большую часть времени их женщины занимали себя разговорами о хозяйстве и мужьях.
Всего спустя неделю у Сонаэнь начинали ныть зубы при виде их скучных лиц и пустых глаз. Бог, конечно, велел быть равно приветливыми ко всем, но никогда не говорил, что их при этом на самом деле следует любить.
Сонаэнь хватало на брезгливость в лучшем случае. Они были другие — и всё тут.
— Что ж у тебя, голубушка, детишек только двое? — с причитающей интонацией восклицала одна из крестьянок. — Мальчишки, да?
— Хвала Господу, сыновья, — зачем-то отвечала компаньонка. Сонаэнь не успела смерить её уничтожающим взглядом, потому что говорливая попутчица только ответа и ждала:
— Это оно хорошо, а только мрут детишки-то. Моих Бог прибрал троицу. А про запас, как говорят: живот болит, а родит… ты молодая, ещё рожай и рожай…
В Ордене учили дарить сочувствие и сострадание даже молчанием. В лучшем случае Сонаэнь хотела в такие минуты одарить ударом ножа в глаз.
Другая попутчица была совсем юной. Бесконечно влюблённая в собственного мужа, она чаще прислушивалась к тому, что он говорил у костра, блестя большими круглыми глазами, но иной раз появлялась у Сонаэнь, будто робея в присутствии более старших женщин. Эта компания не вызывала у леди отвращения, но по-прежнему нагоняла тоску.
Когда же караван покинули госпитальеры, стало не с кем поговорить. Сопровождавшие переселенцев всадники плохо понимали хину, новобранцы из её собственных стражей считали себя выше того, чтобы разговаривать с женщинами. Пусть даже и леди.
— Как выглядит граница? — полюбопытствовала Сонаэнь у поравнявшегося с паланкином воина. Всадник пожал плечами в неопределённом жесте:
— Никак не выглядит, госпожа. Да пусть госпожа не беспокоится. Далеко ещё.
— Когда мы окажемся на той стороне, нас встретят?
— Да пусть госпожа не боится.
Одинаковые ответы на важные вопросы бесили. Сонаэнь задумалась, понимает ли хоть один из воинов, выделенных ей в сопровождение, каковы были её годы на службе Ордена.
Ей довелось повидать полевые лагеря и то, что точно любого из новобранцев заставило бы испугаться.
Леди Орта вздохнула, устраиваясь в носилках удобнее. Хотя прошло всего лишь десять дней с расставания, она безумно скучала по сыновьям. Особенно по старшему. Ему было почти пять, её любимому мальчику, её Нарту, — и, думая о первенце, Сонаэнь ощутила знакомую боль в груди.
Младшего она могла любить чистой, опробованной любовью матери к детям; она могла отпустить тяжёлые мысли и сомнения — он был всего лишь ребёнок, маленький ребёнок на её руках или в объятиях нянек. Но Нарт был иным. Нарт был — всё: её неисполнившиеся надежды, безответная погибшая любовь к мужу, страхи. Нарт был живым напоминанием о тех неделях и месяцах, когда она его не хотела и по непонятной причине тянула с избавлением от беременности, словно, откладывая ещё на день, могла что-то изменить.
Нарт стал её местью, последним выражением ненависти к мужу; она не могла забыть Тило, когда ночью, тайно, явилась к нему, стоявшему с кочевыми войсками в степях. Помнила его руки на округлом животе, где вовсю билась новая жизнь, и отменить уже ничего было нельзя. Помнила отчаянное, испуганное выражение лица полководца Лиоттиэля, и вдруг, спустя долгие годы мук, всё изменилось в мгновение ока.
Внезапно у неё была над ним почти безграничная власть.
Нарт был этой властью. Нарт был её свободой. Залогом выживания.
Всего через год с ним придётся расстаться, с её золотым ребенком, — ему предстоит учиться быть мужчиной; уйти по пути отца, в войну, кровь, грязь и ненависть; но пока что, всё ещё, он её мальчик и Ниротиль не может забрать его.
День перевалил за полдень. Небо, с утра яркое, затянуло одной сплошной хмарью. Компаньонка в следующем паланкине отчаянно пыталась поговорить хоть с кем-то из сопровождавших леди всадников. Наконец кто-то из ведущих караван десятников объявил привал.
— Где устроится наш лагерь? — спросила первым делом Сонаэнь, когда паланкин качнулся и медленно, неровно опустился на землю. Молодой паренёк из сопровождающих неловко поклонился:
— Где прикажет госпожа.
— Где становище войск?
— Не имею знать, госпожа.
Леди Орта поморщилась.
— Разбивайте на возвышении. Лучше ветер, чем потоп, — кажется, скоро пойдёт дождь.
Новобранец помялся было, но всё же подчинился. Весенний ливень хлынул всего лишь несколько минут спустя.
***
…В дождь ей всегда хотелось спать. В тот раз, шесть лет назад, они стояли лагерем чуть восточнее и дожди были значительно теплее, летние. Охряные шатры в долине у реки были окружены веселящимися бездельниками, везде сновали торговцы и укрытые с головы до ног женщины-кочевницы — жён было не отличить от наложниц и тех и других — от спешащих продаться блудниц.
Сердце у Сонаэнь забилось быстрее.
Страха не было.
Она не видела Тило почти восемь лет. Восемь лет муж жил в не самых приятных воспоминаниях и в письмах. Писем было много, и со временем Ниротиль превратился из живого мужчины в неровные строчки, в которых он мог быть любым. Нежным, заботливым, доверяющим. Прорывались и тёмные его черты: подозрительность, вспыльчивость.
Но каким он будет на самом деле спустя восемь лет? Сонаэнь задержалась, обходя шатер по настилу. Комок в горле угрожал удушьем. Компаньонки привычно молчали. Наконец леди поправила вуаль и шагнула вперед — к распахнутому пологу.
В мечтах они встречались после долгой разлуки наедине. В реальности вокруг полководца собрались подчинённые. Линтиль, насколько могла видеть Сонаэнь, был безобразно пьян, судя по красному лицу и расфокусированному взгляду. Ясень, как всегда, одетый в безупречно вычищенный костюм, стоял за правым плечом полководца. Сам Тило опирался на трость одной рукой, второй держался за подпорку шатра. За занавесью, отделявшей спальное место полководца, острый взгляд Сонаэнь обнаружил женщину, бесстыдно развалившуюся на постели.
— Госпоже угодно что-то? — спросил наконец кто-то из воинов. Сонаэнь собралась с духом.
Подняла вуаль.
Никто не двинулся с места. Только Тило чуть склонил голову, и призрак слабой улыбки мелькнул на его губах.
— На сегодня мы закончили.
— А поставки, мастер…