Привыкшая к госпиталям, она сразу могла бы сказать, что их было около пятидесяти. Она могла видеть, что первым привезли Ами Кея: его щегольские сапоги Сонаэнь давно запомнила. Рядом, конечно, был и верный Линтиль — только у него были во всей дружине настолько длинные волосы.
— Вам не стоит смотреть, сестра, — высказался один из незнакомых штурмовиков, — многих братьев… — Он не договорил «изувечили».
Госпитальеры видели увечья и последствия пыток. Она лишь покачала головой, делая шаг вперёд, но незнакомец вновь преградил ей дорогу.
— Вам придется остановиться здесь, миледи.
— Я иду за мужем.
— Вас могут неверно понять, моя госпожа, — нехорошо и горько усмехнулся воин, — у нас, южан, так говорит жена, намеренная разделить с мужем погребальный костёр.
Сердце Сонаэнь дрогнуло, остановилось на мгновение.
— Они исповедуют Единобожие. Исповедовали. Мой супруг будет похоронен в земле, как и подобает!
— Супруг? — переспросил штурмовик, и —
почему в её мечте Тило являлся на рыжем коне, почему не на своём, сером в яблоках? Почему она продолжала видеть его в пестроцветном одеянии кочевника? Почему —
Ведь в настоящем он лежал там, в каких-то двух дюжинах шагов, в серебристо-сером кафтане, и кто-то положил его на щит головой в неправильную сторону — так никогда не делали кочевые войска, потому что щиты не предназначались для покойников; и Сонаэнь не могла остановить себя от того, чтобы не цепляться за каждую деталь, увязая в реальности, которую не готова была проживать.
— Ему лежать в земле, — ровно продолжила она, не сводя глаз с его тела, — всё же могла это быть ошибка или иллюзия?
— Мы не можем, — откашлялся осторожно штурмовик, — понимаете ли, нам придётся отвести многих из дозорных от заставы из-за… ситуации. И кто-то из Своры может осквернить могилы наших братьев.
Сонаэнь смотрела сквозь мужчину, но он всё ещё продолжал зачем-то оправдывать необходимость погребального костра. «Ситуация? Вот как это назовут в Элдойре? В Военном Совете, перед Правителем?»
С одной стороны говорил что-то Ясень. С другой — командир заставы. А он — тот, кто никогда не вернётся из её мечты домой, — лежал на щите в неправильную сторону головой.
Вблизи он был похож на себя ещё меньше, чем издали.
Нет, никаких увечий нанесено не было — сверх тех, что оставили след при жизни.
Должно ли это было утешать?
Должна ли она была радоваться? Это могло бы кого-то утешить — кровавые пятна на одежде, синие губы и бесцветный оттенок кожи? Это могло что-то изменить — то, что она видела его мёртвое тело? За жизнь Сонаэнь Орта их видела сотни.
«Ты умер быстро, — отметила Сонаэнь, — истёк кровью минуты за три. Какими были твои последние мысли и слова? О ком и о чём ты думал? Где ты сейчас?»
— Я могла бы похоронить его где-то ещё, в другом месте, — зачем-то произнесла она, обращаясь к Ясеню.
— Они решили иначе.
— Они ничего не решают. Они не могут. Я его жена.
Но они могли, и они решили; наконец её оставили с телом полководца одну. Уединением это было назвать сложно — вокруг сновали оруженосцы, лучники, штурмовики и слуги.
Всё как тысячу тысяч жизней назад, в госпитале, где она увидела его впервые, — но тогда Ниротиль был жив и страдал, и много раз Сонаэнь задумалась, не милосерднее было бы оборвать его жизнь. Тогда, в кровоподтёках и ссадинах, кое-как заштопанное, его лицо кривили судороги, и голова была разбита и забинтована, и следующие полгода полководец провёл в крови, гное и рвоте, в дерьме и моче, в бинтах и лубках.
И она точно так же иногда приседала на его койку в ногах, смотрела и удивлялась — как воин был жив? Как это могло быть возможным?
Скольким противникам в этот раз всё-таки удалось его достать? Было их трое или четверо? Или один удачливый враг?
«Да, это был один враг, — Сонаэнь едва могла вздохнуть, вдруг обнаруживая мир вокруг омерзительно реальным, — одна-единственная женщина, которая стала причиной; и это не я, Боже, будь милостив, это не я».
Ей не удалось заставить себя плакать, но никто и не ждал слёз. В конце концов, у неё будет время для траура — до конца жизни: вдова полководца никогда бы не стала женой другому мужчине, если только того не желал сам покойный. При этой мысли Сонаэнь едва не захихикала истерически. Нет, этого бы не могло быть никогда.
Тило не любил делиться.
— Я нашёл носилки, госпожа, — подал голос тихий Ясень, и леди Орта подняла на него взгляд с земли. Рыцарь сумрачно кивнул.
— Что будет теперь?
Ниротиль бы сказал однозначно, с твёрдым кивком и злым прищуром: «Война».
Ясень вздохнул:
— Я не знаю.
Сонаэнь медленно, отказавшись от помощи, поднялась с земли на ноги. Бросила ещё один — прощальный — взгляд на тело мужа.
— Они звали его «Мирный», — сказала она, и вдруг что-то — должно быть, наконец упавшая тяжесть усталости — шатнуло, бросившись онемением в лодыжки, — это не его имя.
— Нет, госпожа, — согласно кивнул Ясень.
Носилки явились, как рыцарь и обещал. Где-то уже жгли первые погребальные костры. Незнакомые штурмовики звучно спорили о том, кто же повезёт заложницу Элдар в белый город и не лучше ли дождаться подкрепления. Сонаэнь шагала за телом мужа, с прискорбием отмечая полное отсутствие всяких чувств, кроме бесконечной усталости.
Больше усталости был только страх, что она пройдёт — и придётся жить дальше.
Без Тило.
Без всего, что он олицетворял. Безо всякой надежды на то, что однажды он вернётся, — не притворишься, не поверишь, что это возможно. Нет, никакой надежды больше — тем более теперь, когда погребальный костёр разгорается.
— Были воины меньше его, ушедшие в больших битвах. Почему не он? Почему здесь, в лесах на краю земель? Это не то, как подобает хоронить полководца, одного из Четверых, — слова лились сами с языка Сонаэнь, — сжигать его, как бешеную собаку… это не подобает ему. Ничто из этого.
Ясень на мгновение прикрыл глаза, затем подошёл ближе.
— Так будет лучше, сестра-госпожа, — негромко заговорил он на ильти, и степной диалект с его мелодичными переливами и глуховатыми окончаниями заставил Сонаэнь судорожно выдохнуть, — прах мы отвезём домой, в степь; мы развеем его над Гремшей, там, где были наши стоянки; но до этого мы отомстим.
Сонаэнь закрыла глаза. Когда открыла их, сквозь дрожащее пламя в последний раз увидела знакомый призрак — она помнила его, помнила до сих пор. Как часто он являлся ей! И теперь наконец уходил вдаль по лесной дороге — всадник на рыжем скакуне, улыбчивый, смеющийся, сияющий. С ним прощаться было куда больнее, чем с настоящим полководцем Ниротилем.
Женой Ниротиля она была пятнадцать лет. Видела его лучшие и худшие дни. Была верна — и предала однажды; была им прощена — и, пожалуй, простила и его. Родила его сыновей.
Прекрасного Всадника не существовало на свете, или же он погиб до их встречи в огне всё той же войны.
…Дым от костра поднимался в весеннее небо выше и выше, закручиваясь чёрной спиралью и бросая змеистую тень на голую землю.
— Да, — кивнула Сонаэнь Орта уже себе, — да, конечно. Конечно, мы отомстим.
THE END