Впрочем, в моем случае вопрос развернут в прямо противоположную сторону. Я бы озвучил его так: смогу ли я, используя свои навыки, попасть в его команду. Потому что у таких людей есть одна полезная для меня особенность: несмотря на требования безусловного подчинения, они всегда и всюду вперед двигают только своих. Да, ты вынужден помнить, кому ты обязан своим положением, но при прочих равных, смог ли бы ты сам вскарабкаться на нужную тебе высоту? А зависеть от кого-то в этом мире – это неприятная обыденность.
К тому же вряд ли у меня осталась свобода выбора: мне кажется, отсюда я выйду либо человеком отца Тука, либо вперед ногами. Третьего не дано. Значит, нужно доказывать свою значимость…
– А, – подал голос Оррик, растерянно показывая на меня, – он чего?
– Уйди уже, – отец Тук жестом показал, чтобы тот сгинул с глаз долой. – Что ж за день-то такой. Одни олухи вокруг.
– А вдруг, э-э, – решил проявить инициативу подчиненный, чем вызвал неподдельное изумление начальства.
– Ты всерьёз полагаешь, что вот он сможет причинить мне вред? – перебил он. – Ты же сам его привязал к стулу, как ты сказал, «на всякий случай». Или ты думаешь, что этот юнец сможет разорвать веревки?! – к концу фразы отец Тук перестал сдерживать раздражение и орал в голос, так что последние слова прозвучали уже в спину исчезающего здоровяка. Мне же еще минуту казалось, что я слышу бряцание оружия до сих пор убегающего воина. И только тут я обратил внимание, что действительно не могу пошевелиться. А поначалу-то приписал это нервному напряжению и вообще не обратил внимания. Оказывается, мои гостеприимные хозяева все-таки подстраховались.
– Вот с такими людьми приходится работать, – между тем пожаловался мне отец Тук совершенно спокойно, как будто и не кипел, как чайник, секунду назад. – А, Харальд, заходи. Мы тут пытаемся спокойно поговорить, а твои ребята не слишком располагают к беседе.
– Так за разговоры им никто не платит, – услышал я из-за спины спокойный голос, а через мгновение его обладатель попал в поле моего зрения.
Харальд разительно отличался от Оррика хотя бы тем, что не пытался сразу на меня наброситься. Он вообще казался ровным и излишне мягким на первый взгляд. Из оружия на нем была лишь шпага или длинный узкий меч с рукояткой, обмотанной черным шнуром – я не слишком разбираюсь в оружии, как вы, наверное, поняли. И во всем остальном он был утонченнее и изысканнее: белоснежная сорочка с широкими рукавами и узкими манжетами, вместо пуговиц – заколки с чем-то блестящим. Чем дольше я на него смотрел, тем больше крепла уверенность, что вряд ли тут обошлись фианитами или цветным стеклом. Образ довершали кожаные штаны гораздо более тонкого покроя, чем все то, что я когда-либо видел в этом мире, и высокие сапоги.
Вполне возможно, передо мной представитель благородного сословия. Вопрос, что он делает в услужении у священника, меня не касается. Причин может быть море. И все в нем было благообразно и подчеркнуто утонченно, если бы не взгляд – абсолютно холодный взгляд убийцы и душегуба. Ни секунды не сомневаюсь, что прирезать человека для него так же естественно, как, скажем, съесть на завтрак бекон. Не было на завтрак зажаренного до хрустящей корочки бекона, весь день насмарку. Вот человек, который в состоянии сделать из тебя Шаляпина. Хочешь ты того или нет.
– Так расскажите, юноша, почему вы решили передать нам столь для нас ценную вещь таким странным способом, – священник поднял на меня отеческий взгляд, от которого у меня побежали мурашки по коже. – И будьте добры говорить одним голосом. Слушать пение разных людей не слишком приятно.
– Я не пробовал, – мало того, что меня пугал сам старик, так к этому добавился оценивающий взгляд его подручного. Так смотрит на человека палач, решая, с какой руки ему сподручнее будет начать.