Издревле люди боялись темноты и всячески избегали сумрачных мест, она всегда ассоциировалась с опасностью, страхом и неизвестностью. И горе тем, кто вынужден остаться во мраке надолго, но есть вещи гораздо хуже: когда темнота и тишина встречаются вместе и сами начинают нашептывать тебе сказки.
Чувство времени в одиночестве пропадает сразу, если же тебе нечем заняться, оно растягивается до бесконечности и от него не спасает ни сон, ни бешеная активность, потому что ты не знаешь пределов тому и другому. Очутившись в самом углу своей камеры, я забился туда, как в нору, словно в этом месте до меня не доберутся страхи, пронизанные темнотой. Зажатые коленями руки почти перестали дрожать, холодный камень пола и стен пробирался под кожу, вгоняя в состояние, близкое к бессознательному, словно делая из меня эмбрион, без мыслей, без желаний, почти что без жизни. Так я, видимо, и заснул, забывшись в каком-то полусне-полузабытьи, периодически вздрагивая от ожидания звуков, но тьма безмолвствовала, не давая глазам ни капли пищи.
Три раза мне приносили пищу, а я так и не понял, как она попадала в камеру: со стороны двери раздавался сильный скрип, я бросался на него грудью, как будто герои последних войн на пулемет, но так ни разу и не обнаружил даже следа окошка, через которое мне подавали миску. Несколько раз я кричал им вслед, требуя позвать отца Тука, направляя в безответную тьму вопросы и проклятия попеременно, но и эти мои проделки так и остались совсем без ответа.
Вы любите острые ощущения? Лично я никогда не понимал тех, кто пускался во все тяжкие, чтобы ему не было скучно. В жизни и так полно бесплатных развлечений на любой вкус, чтобы еще платить за то, чтобы тебя скинули с моста на длинной веревке или молиться под куполом парашюта, глядя на точки домов под ногами. На первом месте для меня всегда был ресторан, в котором ты должен принимать пищу в абсолютнейшей темноте. Особым шиком считается, когда ты лезешь в тарелку руками. Что ты ешь? Чем тебя кормят предприимчивые ребята? Я, как мог, отбивался от этой истории дома, хотя приятели звали наперебой. И в очередной раз убеждаюсь в том, что Вселенная явно насмехается над нашими мелочными потугами. Мне достался наиболее мрачный из всех вариант.
Мне казалось, что в этом мире меня больше нечем смутить, как же я ошибался! В шахтах я как минимум видел, что мне приходилось есть, и желудок, хоть и протестовал, но кое-как мне удавалось прийти с ним к соглашению. На этот раз дела обстояли гораздо хуже, и доводов разума он не слышал. Воображение подсовывало какие-то совсем уж отвратительные ассоциации, и я просто не мог себя заставить даже взять миску в руки. Вполне хватало запаха, который заполнял камеру, чтобы, отойдя от безуспешных попыток найти щель в двери, я забивался в дальний угол камеры и старался не думать о еде, но она занимала все мысли.
На второй раз я все-таки попытался заставить себя поесть, но все закончилось опрокинутой миской и разлитой едой, а меня вывернуло наизнанку при мысли, что я грязными руками загребаю шевелящееся нечто в тарелке… Господи, я долго потом не мог успокоиться, трясущиеся руки пытался прижать коленями к полу. И дело тут вовсе не в перепачканных руках – я не какой-нибудь там чистюля, – а в проклятом воображении, что рисовало мне невесть что.
Только в четвертый раз, когда от голода стало сводить внутренности, я смог дотронуться до пищи и даже, закрывая нос и отчаянно представляя себе что угодно, но только не сам процесс, сделал несколько глотков жижи – воду тюремщик явно сливал в ту же самую емкость, предпочитая не заморачиваться с разной посудой.
Чего мне стоило спокойно поставить миску на землю, а не разбить ее о железную дверь, я сказать не берусь. Но с этих пор я почувствовал, что ещё один слой цивилизованного общества слетел с меня, как высохшая луковичная шелуха. Больше меня не трогали ни вонь в камере, ни скользкие от грязи полы, ни влажная слизь на стенах. Во мне словно надломился последний стержень, за который держалась моя прежняя личность.
Вечная тишина и темнота постепенно наполнялись звуками, которых я поначалу не слышал. Стоило с силой зажмуриться, перед глазами плыли картины, нарисованные воображением и домысленные, дописанные в голове, которой больше нечем заняться. Темнота и одиночество гораздо быстрее справлялись с моим рассудком, чем бессмысленная работа день ото дня.