Так вот, во время перерывов и обливания водой я стал подмечать удивительные, с моей точки зрения, вещи. Многие раны, сделанные несколько дней назад, выглядели так, будто бы им было не меньше месяца, а более старые так и вовсе оставляли после себя лишь едва заметные паутинки следов. Кроме этого, несмотря на жуткую грязь, испражнения, которые изредка убирались, да и то лишь после криков все того же Крысы, и полное отсутствие гигиены, мои многочисленные раны не только не воспалялись, но и заживали крайне высокими темпами. Что это? Очередной подарок судьбы? Похоже на то. Ускоренная регенерация и невосприимчивость к ядам. Отсутствие болезней и выносливость, с которой я терплю все выкрутасы безумного палача. Где ещё мне искать причину моего состояния?
К тому же за последнее время я научился ограждать себя от нежелательных проявлений эмоций. В моем воображении это выглядело, как будто в воздухе сталкиваются два гигантских мыльных пузыря, один из которых являлся прообразом моих собственных чувств.
Избавление от всеобъемлющей любви моего мучителя явилось для меня неслыханным облегчением. Из-за этого он несколько раз выходил из себя, когда вместо криков боли от загоняемых под ногти булавок, слышал от меня всхлипы радости и пьяное хихиканье. Да я был на седьмом небе от счастья! В итоге Крыса в расстроенных чувствах покидал мое пристанище раньше положенного, а я ещё долго ощущал удовлетворение в ауре тюремщика.
Сегодня все с самого начала пошло не так. Сначала опоздал Крыса, долго и нудно просил у меня прощения, жалуясь на какого-то олуха, который не отмыл его инструменты. Ого! Он ещё и инструменты моет! Потом заявился тюремщик и сказал, что сегодня у него осталось только четыре факела. Они опять основательно поругались, а я наслаждался неожиданной отсрочкой.
Пока тюремщик ходил за кресалом, а Крыса что-то бурчал под нос, я вспомнил как-то прочитанный в детстве роман Роджера Желязны о приключениях главного героя, который потерял память. В итоге он, конечно же, оказался принцем, но перед этим ему пришлось пережить довольно неприятный момент: его ослепили. Спустя несколько лет он вновь обрёл зрение и бежал из темницы. Интересно, а я смогу регенерировать, например, палец, руку или глаз? Одно дело – открытая рана. Другое – отрастить конечность.
Мои мысли были прерваны появлением нового персонажа. Дверь камеры приоткрылась, и я увидел, что к нам в гости пожаловал не кто иной, как отец Тук. Он бодро ступил внутрь, даже не поморщившись от вони, к которой я так и не смог привыкнуть. Хорошая практика? Ежедневные упражнения?
– Крыса, – обрадовался он. – Ну и как тебе наш молодой человек? Не надоедает? Ведёт себя хорошо?
Если они и слышали скрежет моих зубов, то не обратили на него внимания.
– Сначала все было очень хорошо, отец Тук, – пожаловался палач, сопровождая свои слова искренним вздохом, – он показал себя примерным пленником. Но потом все вдруг изменилось.
Ну да, в какой-то момент я перестал орать, когда корчился под ножом или от раскаленных щипцов. Мне было больно, видит бог, так больно, что иной раз я был не в состоянии сдержать слез. Но последнее время кричать перестал. Словно отрезало.
– Да что ты?! – нахмурился священник. – Ой, как плохо! Плохо, очень плохо. Совсем отбился от рук!
– Как есть отбился! – Крыса согласно закивал. – Я сразу говорил, что не нужно с ним обходиться так мягко. А вы все: погоди да погоди! Без особых моих … никак нельзя.
Священник внимательно на меня посмотрел, я без боязни встретил его взгляд. А что мне терять? У меня ничего нет, даже свободу и ту забрали. Пусть подавится! Я плюнул ему в лицо, жаль, что в детстве не постиг эту столь необходимую сейчас науку, потому что смачного плевка не получилось. Да провались ты!
– А знаешь, что? – вдруг сказал отец Тук, наставительно погрозив мне пальцем. Давай-ка, попробуем.
Палача забил от предвкушения озноб, а до меня дошло, что сейчас опять поступил неразумно. И вот они последствия, мчатся ко мне со всех ног. Только лови!
– Займись его левым глазом, – сказал священник, задумчиво потирая бороду. – Только аккуратно, а то я тебя знаю…
Говорил мне отец, что мысли материальны, да кто слушает этих взрослых? Надо ли говорить, что в тот раз Крыса ушёл от меня словно кот, вместо блюдечка с молоком обнаруживший кастрюлю со сливками. Его увели из камеры под руки, причмокивающего от удовольствия, а я до изнеможения бился в кандалах, прикованный к стене. После меня ещё дважды приходили кормить, но я не притрагивался к пище.