Более сообразительный напарник, вскочил из-за стола и потянул своего приятеля. Он явно заподозрил, что происходит что-то странное. У хорошего солдата есть врожденное чутье на неприятности, и оно сейчас вопило о том, что не стоило им тут задерживаться.
Наконец и до толстокожего Жака стало доходить, что им лучше всего исчезнуть из поля зрения начальства как можно скорее. Авось, пронесёт. Ради такого случая можно пожертвовать даже остатками пива.
Как только подчинённые исчезли из помещения, Харальд мрачно на меня посмотрел. Все его благодушие как рукой сняло. Облачко над его головой стремительно серело, покрываясь колючками и наростами.
– Ты, Иан, – он впервые назвал меня по имени, но ничего хорошего в этом не было, – конечно, можешь сходить и послушать бредни, выжившего из ума человека. Я даже не собираюсь тебе это запрещать. Зачем? Просто не советую придавать его словам какое-то особенное значение. Пользы от его речей точно не будет.
Он рывком поднялся из-за стола.
– А хочешь бесплатный совет? – Харальд оглянулся, обдав меня вдруг внезапно позеленевшими брызгами своей ауры. – Не ходи к Маркусу. В своё время отец Тук сам тебе все расскажет.
Он также резко развернулся и вышел из комнаты, а через несколько секунд хлопнула тяжёлая входная дверь.
Я задумчиво отхлебнул пива. Это вот что сейчас было? И не о бесплатных советах речь. Я все равно наведаюсь в этот подвал, чтоб его завалило со всеми мудрецами вместе. Я про зелень эту непонятную. То сидел злился на раздолбаев-подчиненных и на меня, досада и раздражение разве что в лужу под ним не собрались, а то вдруг «вот тебе бесплатный совет, приятель». Меня такие перепады настроения больше всего на свете пугают. С чего бы я стал ему вдруг приятелем? Уж не из-за пары бутылок вина.
И почему вдруг такое внимание к летописцу? Ведь ясно же, что не из-за языка меня к нему не хотят подпускать. То ли в курсе он чего-то лишнего, ненужного. То ли есть у него какой-то пунктик, который мне раньше времени знать не полагается. Или наоборот. Ну как же, не думай о белой обезьяне. Как вы считаете, пойдёт человек хотя бы одним глазком посмотреть на чудо, если ему постоянно твердят, что нельзя? Вот и я о том же. Отец Тук не дурак, может и какую-нибудь комбинацию придумать позаковыристее. С тройным обратным смыслом и разными хитрыми условиями.
– С вас два золотых, – прервал мои мысли голос мастера Фрода.
Его дородная фигура застыла в дверях, окутывая все вокруг аурой, которая прямо-таки сочилась алчностью и предвкушением. Надежда, насмешка и еще целый букет ощущений обрушились на меня, мешая моим раздумьям.
– Да вы с ума сошли, почтеннейший, – я округлил глаз. – Целых два золотых?
Трактирщик не уловил сарказма, продолжая с надеждой пялиться на мой пояс. Вот зараза, даже приметил место, где у меня хранятся наличные. Сканер у него встроен что ли?
– И это я ещё вас жалею, – доверительно сообщил он мне. – Вон вы весь в обносках, а приходится кормить таких людей.
При словах о «таких людях» мастер Фрод умильно закатил глаза, я так и не смог понять, что он имеет в виду «таких богатых» или «таких прожорливых».
– Жалеешь, значит, – развеселился я, простодушию этого человека можно было только позавидовать. – Тогда пожалей меня и вспомни, о чем мы договорились.
Трактирщик старательно наморщил лоб, загибая пальцы на левой руке. Чего там думать? Договор состоял из одного пункта.
– Обед на четверых, – наконец выдал он, даже покраснев от натуги. Не зря говорят, мыслительный процесс иногда забирает больше энергии, чем тренировка.
– И о какой сумме мы договорились? – я выжидающе на него смотрел.
– Золотой, – неуверенно пробормотал мастер Фрод. И тут до него дошло, к чему я клоню. – Но речь шла об одной бутылке вина! И Жак со своим дружком сожрали вдвое больше, чем обычно! А пива они сколько выдули? – он раздвинул руки, показывая размер выпитого. Я прикинул, что с таким размером нам четверым не справиться и за неделю. – Это ж уму непостижимо!
Трактирщик продолжал бурно возмущаться. Ещё бы, мало того, что от него уплывают вожделенные два золотых, так ещё, похоже, он только что покормил нашу компанию задарма. У него в голове не укладывалось, что его могли так надуть. И кто? Жалкий оборванец, который, правда, не задумываясь, хотел выложить золотой за обед.
Судя по цвету ауры, трактирщик был возмущён до глубины души, он обиделся, чувствуя себя оскорбленным. Причём, корил в этом в основном себя – во всяком случае ничего, кроме обиды, я не слышал.
Ко мне он в целом относился скорее пренебрежительно, и сейчас проклинал себя за излишнюю доверчивость и за чрезмерное желание нагреть руки за счет простака, в чьи ряды он записал меня с первого взгляда.