Самое большое изменение прошлых лет произошло в процедуре выборов. Еще шесть лет назад наблюдатели за правильностью ведения выборов назначались только от республиканской партии — они следили и за республиканцами и за демократами. Теперь демократическая партия назначает своих наблюдателей. Как ни странно, результаты этих революционных преобразований оказались не такими уж разрушительными, по крайней мере пока.
Другой разрыв с традициями прошлого касается финансовых операций Барнстаблского Клуба Комедии, местного любительского театра. В клубе имелся кассир, который раз в месяц в течение тридцати лет злобно отказывался дать отчет о состоянии баланса, боясь, что члены клуба порасшвыряют денежки на ветер. В прошлом году он уволился. Новый кассир объявил, что баланс составляет 400 долларов с мелочью, и члены клуба не преминули просадить все до цента на новый занавес цвета тухлой лососины. Кстати, эта ядовитая занавеска дебютировала в постановке «Суд над бунтарями с корабля «Кейн», в которой капитан Куиг уже не гремел нервически железными шариками в кулаке. Шарики были изъяты, потому что якобы намекали на непристойность.
Еще одна большая перемена произошла около шестидесяти лет назад, когда обнаружилось, что голубой тунец пригоден в пищу. Прежде наши рыбаки называли его «конской скумбрией» и чертыхались, если тунец заходил к ним в сети. Продолжая чертыхаться, они нарезали его на мелкие кусочки и бросали обратно в залив, чтобы другим конским скумбриям было неповадно. Но тунец не покидал этих мест, то ли по глупости, то ли из принципа, и теперь после Дня Труда устраивают праздник, который называется Ловля Барнстаблского Тунца. Спортсмены с мотками лески, огромными, как часы на здании суда, съезжаются к нам со всего восточного побережья. Поселяне обычно недоумевают: что привело к нам такую прорву народа. Правда, пока еще никто ничего не поймал.
Другое открытие, уготованное нашим поселянам в ближайшем будущем, вот какое: поедание мидий не влечет за собой мгновенную смерть. В некоторых местах Барнстаблская гавань просто забита этими мидиями, но никто их не тревожит. Дело, быть может, в том, что гавань кишмя кишит другими деликатесами, которые гораздо легче приготовить — я имею в виду полосатого окуня и моллюска. Чтобы раздобыть моллюска, достаточно поковырять землю почти в любом месте отлива. А окуня можно поймать, проследив за полетом птиц, посмотреть куда указывает их треугольник, забросить туда блесну, и окунь обязательно клюнет.
Да, вот еще о будущем: не у многих жителей Кейп-Кода есть шанс сохранить свои души в нетронутом виде, соприкоснувшись с алчным безвкусием современной американской жизни. Х.Л. Менкен[4] сказал однажды, что «никто еще не ошибся, переоценив пошлость американцев», и состояния, нажитые на опошливании Кейп-Кода, безусловно подтверждают его слова. Но душа Барнстабл Вилладж может выжить.
Во-первых, это не тот городок, где все сдается внаем и половина домов зимой пустует. Большинство поселян живет там круглый год и большинство еще не старые, и большинство работает — плотниками, продавцами, каменщиками, архитекторами, учителями, писателями, да кем только они не работают. Это бесклассовое общество, порой очень нежное и сентиментальное.
А пораженные термитами и сухой гнилью дома, которые простоят, однако, еще лет двести-триста, застраивались сплошняком вдоль всей главной улицы, начиная с конца гражданской войны. Сторонникам прогресса практически негде развернуться, чтобы совершать свои благочестивые вторжения в природу. К западу от деревни — некое подобие обширного луга; на самом деле — это соляная топь, сине-бурый ил, покрытый слоем сухого дерна. Между прочим, именно из-за этой травы в 1639 году сюда потянулись первые поселенцы из Плимута. Топь пересекает множество глубоководных речушек, которые можно исследовать на небольших лодках, но только сумасшедший станет строить здесь жилье. С каждым приливом топь уходит под воду и выдерживает на себе разве что человека с собакой.
Дельцы и сторонники прогресса одно время носились с идеей цивилизовать Санди-Нек, длинную полоску живописных дюн, ограничивающих бухту с Севера. На дюнах — фантастические мертвые леса, деревья, некогда поглощенные песком и потом восставшие из могил. А по сравнению с необъятным пляжем Санди-Нек, выходящим в океан, меркнет даже Акапулько. Удивительно и то, что свежую воду можно брать из довольно мелких колодцев. Слава Богу, местное правительство собирается купить всю Санди-Нек, кроме мыса у входа в гавань, объявить ее национальным парком и никогда не «усовершенствовать».