Нервозная и гнетущая атмосфера тому виной или что еще, только в этот день тишина навалилась еще более леденящая, чем всегда. Действительно, поди пойми, почему в этот день пистолет выстрелил в совершенно неожиданном направлении, так что пуля попала дяде прямо в грудь, приведя всех в состояние полной растерянности. Бедняга рухнул на месте, правда, как-то уж очень спокойно, и вот уже отец орет на нас за то, что мы отпустили свинью.
Выходные явно были испорчены. Тетя, понятно, была потрясена, вскоре у нее началась истерика, она была настолько ошарашена, что даже в тот момент не сообразила, что винить во всем надо нас. В совершенном безумии она принялась вопить, что ее милый погиб, даже не удостоверившись в этом, даже не потрудившись подойти и посмотреть. Материнский инстинкт подсказал ей прижать к себе своих отпрысков, чтобы они ничего не увидели.
Теперь пришла наша очередь не знать, что делать, и стоять с глупым видом, отводя от тети глаза. Одно мы знали наверняка: учитывая характер раны, лечить ее было нечем. Лекарство у нас имелось только одно — аспирин.
Бабушка отвесила лаконичное «Я вас предупреждала» и вместо того, чтобы тем и ограничиться и тихо разделить общее горе, стала говорить, что, мол, тот, другой, сам виноват, он не должен был там стоять. В сущности, бабулю ситуация устраивала, ведь теперь ей придется помнить на одно имя меньше.
— Бабуль, это был Роже.
С именем или без, было ужасно видеть его валяющимся посреди двора, на земле, куда он ни за что на свете даже на колени не встал бы. Мы сразу представили, что будет на фотографиях. Мы уже видели их на страницах местной газеты, может, даже на первой полосе, если только жандармы не приедут раньше газетчиков и не увезут дядюшку еще до начала интервью.
По такому случаю у мамы случилась жуткая мигрень, воистину достойная сложившейся ситуации. Стоило ей увидеть машину характерного синего цвета, которая появилась во дворе, и выходящего из нее жандарма — бравого парня, что и говорить, — как мама побледнела, затем пожелтела, а потом, схватившись руками за голову, локтями принялась описывать в воздухе круги.
С абсолютно круглым лицом, под стать тучному телу, в сверкающей, будто кукольной, форме, все же это был настоящий жандарм, хотя и сильно напоминавший марионетку. С ним было сложно говорить о серьезных вещах, тем более что он всегда старался упростить ситуацию — не столько из желания утешить и поддержать, сколько заботясь о том, чтобы не перетрудиться и не взвалить на себя лишних обязанностей.
Мы это сделали не нарочно. Вот на чем строилась наша защита, и это оправдание звучало тем более убедительно, что было высказано совершенно искренне, а страж порядка не имел ни малейшего желания нас в чем-либо подозревать. Ведь он как никто другой понимал, насколько опасна охота, в том числе домашняя, и как жандарм хорошо знал — чтобы натворить бед с огнестрельным оружием, не требуется злого умысла. К тому же именно ему, жандарму, приходилось из года в год подбирать отважных охотников, павших на поле брани, — кретинов, которые сами полезли под пули, или умников, которые слишком хорошо спрятались; возможно, кого-то из них убили умышленно, однако ни мотивы, ни доказательства жандарму были не нужны, и еще меньше ему нужны были обвиняемые. Жандарму по долгу службы полагалось знать, что такое несчастный случай. Человек, побывавший в стольких переделках, посвященный в закулисные подробности стольких драм, автор такого количества протоколов, не мог недооценивать слепой игры случайностей; единственной проблемой в данном случае было то, что наш дядюшка пал задолго до начала охотничьего сезона, как минимум за полгода, — выходила очевидная несостыковка.
Чтобы как-то сплотить присутствующих, а заодно отметить событие подобающим образом, бабушка предложила достать из закромов одну из тех бутылок, которые нам посылал дядюшка, игравший на дудке в кайенском духовом оркестре, — он хоть и был солдатом иностранного легиона, но всего лишь трубачом. Каждый год музыкант посылал нам из своих запасов бутылки, бутылки издалека — преодолев десять тысяч километров, они всех восхищали. Всякий раз когда бабуля доставала свой белый ром, она позволяла себе немного погордиться и произносила торжественную речь о героизме нашего дядюшки, который добровольно пошел служить в элитное подразделение и чью коротко стриженную голову мы каждый год пытались опознать по телевизору, разглядывая всех подряд крепких парней, участвующих в параде 14 июля, несмотря на то что торжественность случая требовала, чтобы они были похожи друг на друга как две капли воды.