Чтобы подбодрить нашего великого репортера и вернуть его к практической деятельности, мы познакомили его с папашей Шопеном. Когда-то это была целая семья, семья братьев Шопен, все они были своего рода жертвами славы другого Шопена, чем, безусловно, гордились, хотя и не имели к тому никакого отношения. Из троих братьев остался только один, младший, самый молодой, но далеко не самый трезвенник. Это был толстый пьянчуга, всегда одетый в камуфляж и ностальгирующий по тем временам, когда стреляли не только по телевизору. Конечно, вся его воинственность не шла дальше застольных разговоров, но и в пороховницах у него еще кое-что оставалось. Этот парень вот уже лет тридцать называл себя пенсионером, сорок лет — инвалидом, и двадцать пять из них говорил, что ему шестьдесят. В сумме же получался старик, единственным достоянием которого была инвалидность, старик, чья жизнь давно остановилась и поддерживалась лишь воспоминаниями, старик, коротающий дни, без устали пережевывая свой Верден[5], правда, уже не твердо уверенный в том, что он действительно там был. Целый век бурлил в голове этого вояки из числа тех, кто всегда готов погеройствовать задним числом, выиграть наконец воображаемое сражение и отомстить за былые невзгоды, а о будущем рассуждает с горечью человека, которому туда уже дороги нет. Дни напролет он просиживал за столом, перед распахнутой дверью, за которой вырисовывалась его единственная перспектива. Все время на сквозняке. Отсюда открывался вид на длинный поворот дороги, огибающей холм по склону, широкой дороги, по которой никто не ездил, кроме одних и тех же людей, которые всякий раз коротко сигналили и старательно махали рукой в окошко, чтобы поздороваться, по возможности не останавливаясь.
И днем и ночью мы могли не сомневаться, что застанем старика Шопена в его обычной позе: сидит за столом, устремив взгляд в дверной проем, как будто там играют спектакль. Хотя надо признать, что пейзажи и впрямь там замечательные, и благодаря высоте, на которой стоял его дом, старику тем более было на что посмотреть. Бархат зеленых холмов, увенчанных шапками деревьев, мягкий полумрак четко прочерченных долин, чуть ниже — вельвет пахотных земель, а правее, на склонах, — поля под паром, где совокупляются животные. Тихо, лишь редкая куропатка вдруг вспорхнет с дерева, или пробежит преследующий ее охотник. Словно большая картина была вставлена в дверную раму Шопена, картина с вечным и постоянно меняющимся сюжетом, изображающая в зависимости от времени года то пасторальную сцену, то охоту, то сев, то жатву, будто иллюстрированный календарь.
Если никто не приезжал навестить старика Шопена, то только из-за его манеры смотреть на вещи, из-за того глубокого пессимизма, в который погружала каждая его фраза, из-за того, что речи его заражали разочарованием и отнимали всякое желание жить. От одного его голоса становилось очевидно тяжкое бремя настоящего, а будущее вообще более не представлялось возможным. Всем без исключения он неизменно сулил либо войну, либо голод, а еще холеру и сифилис, что, впрочем, уже явно свидетельствовало о том, что в своей злобности наш пророк слегка отстал от жизни.
Самым же невыносимым в общении с ним был запах, исходивший от его искусственной прямой кишки, откуда, тошнотворно булькая, все время что-то стекало. А поскольку этот Шопен не питался ничем, кроме самого дешевого красного вина, которое везде одинаковое, в любой стране мира, то булькало там у него ого-го как. Однако главная прелесть персонажа таилась в ином — в том, из-за чего он казался чудом природы, феноменом долговечности: в его сердце, которое работало на батарейках, в этом сконструированном органе, который нуждался в покое и регулярной подзарядке. Так что дедулю следовало беречь, обращаться с ним ласково и уж ни в коем случае ему не перечить. Потому к нему и не приезжали, что боялись чрезмерно взволновать его неожиданным визитом, опасались, что в его приборчике скакнет напряжение и он выйдет из строя. А поскольку у старика не было ни личных сбережений, ни даже клочка земли, который он мог бы кому-нибудь завещать, то практически никто не желал Шопену зла. «У него сердце-бабочка», — говорили о нем местные, и этот образ, которым его здесь окрестили, верно передавал как то, что, оставалось в старике живого, трепещущего, так и ту осторожность, с которой следовало к нему относиться.
В общем, папа придумал познакомить Болвана с этим парнем, Шопеном, рассчитывая, что нагрянув к нему всем скопом, внезапно вторгнувшись в его поле зрения, мы преподнесем хорошенький сюрприз старому пианисту. Возможно, на настоящую катастрофу зрелище не потянет, но для начала и это репортеру сгодится, к тому же он убедится, что мы действительно хотим ему помочь.
5
Город и крепость во Франции, на реке Мёз. В Первую мировую войну в течение почти всего 1916 г. в районе Вердена происходили ожесточеннейшие бои между французскими и германскими войсками. В этих боях обе стороны понесли огромные потери.