Тесей сказал:
— На коробке с хлопьями мишки нарисованы лучше!
— Спасибо! — искреннее сказал Неоптолем.
— Полная бессмыслица, — сказала Артемида и захлопала в ладоши, когда Неоптолем осветил ее лицо.
Гектор прошептал:
— Почему они его ругают, а он радуется?
— Потому что его цель, — ответила я. — Создать анти-искусство. Не-искусство. Полный ноль.
Гектор ничего не ответил.
— Новичок? — спросил Неоптолем. Гектор открыл было рот, но луч фонарика упал на Полиника, питомца Семьсот Пятнадцатой, Принцессы. Полиник подергал пряди своих кудрявых волос, словно бы пытался нащупать что-нибудь, что включит его. Наконец, он сказал, и голос у него был невнятный, с оттяжкой, словно он думал над словом в процессе его произнесения, и одновременно его донимал насморк.
— Ну, я даже не знаю.
Его белая рубашка под фраком придавала ему какой-то призрачный вид.
— Вообще все ужасно, — сказал Полиник, наконец. — Но вот где жирные пятна на ватмане, это прямо совсем плохо. Даже отвратительно. И где размазанные желтые подтеки тоже не очень.
Все зааплодировали, и я тоже.
— Ужасный комментарий! — крикнула Медея. — Я права? Я правильно все поняла?
Я кивнула ей.
— Да, — сказал Неоптолем, поправив очки. — Действительно, комментарий ужасен, и мне это нравится.
Затем посыпались еще замечания, кусок полиэтилена, покрытый вазелином, никому мил не был. Орест запрокинул голову, посмотрев на меня. Я помахала ему рукой. Он прошептал:
— Узнал про этого Полиника, что Семьсот Пятнадцатая сожрала его подругу детства. Может, вам стоит поговорить об этом?
Я увидела, что Орест был чудовищно пьян. Причина пришла ко мне через пару минут, когда кто-то вручил мне бутылку с джином, она явно курсировала здесь не в одиночестве. Мне не нравился вкус алкоголя, и я, обходя Медею, передала бутылку Гектору.
Я решила подобраться к Полинику поближе, и, чтобы сделать это незаметно, я прошлась по бойлерной, не слишком ловко огибая цистерны и людей. Картин было много. Теперь, когда я видела их все, тематика была мне понятна. Неоптолем пытался вызвать отвращение. Змея, целящаяся в лицо зрителю, маленькие насекомые, текстуры и подтеки, беспокойные формы — все было призвано вызвать не то чтобы брезгливость, а именно инстинктивное отторжение.
Я увидела довольно детальную зарисовку мусорной кучи, фистулы с сиянием сукровицы и нитями, словно на холсте был не рисунок, а настоящая рана, невероятно подробную графику стадий потрошения свиньи, гниющий банан, приклеенный к листу бумаги. Что-то вызывало у меня отвращение, что-то не оставляло никаких чувств.
Тема была мне абсолютно ясна, и я знала, каким образом Неоптолем мог бы добиться своей цели. Только вот он никогда не показывал эти картины.
Когда шум немного стих, я как раз подобралась к Полинику. Мне действительно хотелось обсудить с ним все, но не потому, что я считала, будто мы чем-то похожи, просто я могла знать что-то, что пригодится ему, и наоборот. Странно, подумала я, Полиника уже пригласили, а Одиссея — нет. Наверное, слухи действительно быстро разошлись. Полиник сидел, как надгробный памятник, будто бы в скорбных думах, рука его касалась лба, а глаза были прикрыты. Я уже хотела с ним поздороваться и спросить, все ли в порядке, как Неоптолем выкрикнул:
— А теперь небольшой комментарий!
Я подняла на него взгляд. Неоптолем скинул свои ботинки, забрался на цистерну и теперь расхаживал по ней, как акробат. Он бы довольно ловким для человека, который едва ли видит что-то в полумраке и цветных очках. С них он и начал.
— Сегодня я в очах, друзья и соратники! Как считаете, почему?
Орест поднял руку.
— Да, кобель?
— Потому что ты — идиот.
— Нет, кобель! Потому что я хочу, чтобы у меня болела голова от того, что я вижу! Я хочу, чтобы меня тошнило! Чтобы я видел все здесь еще более отвратительным!
— Это сложно, — сказала Артемида. Голос ее, тем не менее, был наполнен энтузиазмом, словно она считала, что все-таки можно. Неоптолем выхватил у кого-то бутылку, едва не свалившись с цистерны, и сделал большой глоток, запрокинув голову, как в рекламе. Тесей широко зевнул.
— Только давай быстрее, ладно?
— Нет, быстрее не будет! Я буду тянуть до конца! Потому что сегодня я не хочу, чтобы вы ушли отсюда довольными!
Я расстроилась. В конце концов, мне хотелось привести Гектора и Медею, чтобы они увидели, как здорово может быть на Биеннале.
— Да, — сказал Тесей. — Все очень плохо. Я уже побрызгал твою вонючую шкурку от банана освежителем дыхания.
— Ты — плохой человек, — сказал Неоптолем и, без перехода, продолжил. — Собственно, как вы понимаете, наша цель — очистить искусство, по крайней мере живопись, с которой они начали колонизацию человеческой культуры, от всего, что им нравится! Я хочу, чтобы новая культура не имела смысла для них! Я хочу вернуть нам наш язык, который понимаем только мы! С этого начнется революция, которая произойдет...через тысячу лет и не слишком понятно, каким образом!
Все расстроились. Орест сказал:
— Расходимся.
— А я сразу и сказал, что Неоптолем ничего полезного не скажет.
— Как только я увидела шкурку от банана, я поняла, что делать здесь нечего.
Неоптолем раскинул руки и завопил:
— Да! Ненавидьте меня! Ненавидьте всеми силами.
— Никто тебя не ненавидит, — сказала я. — Но не кричи, здесь душно, и у всех быстро заболит голова.
— Как вы не понимаете! — воскликнул Неоптолем. — Нам нужно подойти к искусству с новой стороны, как к источнику того, что не нравится им, источнику страданий, отвращения, к тому, что пробуждает не только возвышенное, но и низменное! Порнография — это искусство, господа!
— Это не новость, — сказал Орест. Остальные засмеялись. Но Неоптолем, кажется, был доволен реакцией.
— Так вот, понимаете, что мы упускали, почему Биеннале — бессмыслица?
— Потому что так и задумано? — спросила Артемида.
— Потому что есть среди них те, кому авангард близок, есть среди них и те, кто назовет искусством точку на бумаге! Их вкусы так же неповторимы как наши! Так вот, нам нужно создать анти-искусство не новаторскими методами, но обновленным посылом! Нас спасет нечто неприятное нам самим.
Я подняла руку.
— Да, Эвридика?
Неоптолем тут же переключился, теперь он говорил без лихорадочности, спросил меня, словно лектор примерную студентку.
— Сегодня мне сказали, что питомец Первой — серийный убийца. Ей нравилось, как он сшивал органы. Большинству людей это показалось бы отвратительным. Может быть, мы двигаемся не туда?
— Помолчи, Эвридика.
— Хорошо.
Неоптолем еще что-то говорил, но раз он сказал мне помолчать, я его больше не слушала. Люди отвечали ему, смеялись, над ним и вместе с ним. В конце концов, я услышала, что Гектор говорит:
— Неоптолем, а как насчет сделать открытую выставку? Быть может, они, увидев эти творения, в панике сбегут с нашей планеты?
Шутка была простая и даже наивная, но люди вокруг засмеялись, и я увидела, что Гектор улыбается. Мне стало приятно, ведь он почувствовал то же, что и я. Это прекрасное ощущение, что у тебя есть большая, какая-то бесконечная и очень теплая семья.
Гектор продолжил:
— Как насчет чуть изменить концепцию? Ты мог бы показать им то, что показывал нам, а для нас приберечь их портреты...
Не успел Гектор закончить, как все замолчали. Неоптолем резко сказал:
— Нет!
Медея вздохнула, и мне показалось, что она сделала это оглушительно громко. Неоптолем выкрикнул:
— Эвридика!
— Да?
— Ты, кажется, обещала рассказать, почему ты его привела.
Неоптолем спрыгнул с цистерны, сел на пол в проходе.
— Эй, ты загораживаешь мне девушку! — Орест пнул его ногой, но Неоптолем не обратил никакого внимания. Вид у него был крайне обиженный.