Я покачала головой. Кофе был действительно плохой. На Свалке он роскошью не был, инженеры продавали кофе за бесценок, ведь он не насыщал. Но Ясон словно бы специально купил самое дрянное, что только имелось в продаже. Мне стало почти обидно.
— Сахара тоже нет, — сказал Ясон, а затем плеснул себе в кофе какой-то прозрачной, пахнущей алкоголем жидкости. Орест сказал:
— Доверия не вызывает.
— Пробовать будешь?
— Еще бы.
Теперь мы снова сидели втроем. Ясон был рядом со мной, и я чувствовала, что он такой же теплый, как и все другие люди. Моя история подходила к концу, и я это знала. Нужно было выбирать. Я сказала:
— А что должен будет делать не-живой король?
— Вести нас. Если с ним все пройдет успешно, по всей стране люди начнут возвращать своих любимых. У нас будет армия.
— Представляешь, сколько их во Вселенной? Они раздавят нас.
— Но мы сможем воевать с ними на равных. И продемонстрировать все эволюционные преимущества человеческой нервной и душевной организации.
— Или все недостатки, если уж мы собираемся иметь дело с расой космических захватчиков.
— Так мы собираемся?
Я промолчала, мне стало так неловко, что я даже сделала глоток отвратительного кофе и тут же об этом пожалела.
Орест сказал:
— Но что насчет Орфея? Он сможет жить нормальной жизнью?
— Сможет жить. Или умрет. И то и другое много милосерднее его теперешнего состояния.
Да откуда Ясону было знать? Никто из нас не знал, что с теми, кто провел внутри тварей так долго, как и с теми, кто мертв. Моя учительница говорила (я подслушала это), что чувствовала холод, а потом — ничего. Но если ничего продолжается довольно долго, это уже непохоже на сон.
Все же у кофе был уютный запах. Когда-то, еще у Нетронутого Моря, учителя пили такой кофе в перерывах, они зевали и делились сплетнями, и иногда ловили меня и говорили, что нехорошо прятаться вот так. А я рассматривала их туфли, у которых были блестящие носы. Я отлично помнила, как учительница истории говорила о законсервированном времени, эта мысль тогда показалась мне очень важной, и я до сих пор часто думаю ее в разных вариациях.
Орфей любил эту жизнь со смешными, глотающими кофе учительницами. Преступлением было бы не попытаться подарить ему все это снова. Даже дышать всегда было огромным наслаждением.
— От тебя ничего особо не требуется, — говорил Ясон. — Только нанеси удар, ты даже не почувствуешь, что он умирает.
Ясон не знал и не мог знать, что я увижу, и что почувствую. И я не могла заставить себя поверить ему, хотя, безусловно, так было бы намного легче.
— Ясон, прекрати вести себя, как галлюцинаторный бред, — сказал Орест.
Ясон засмеялся, а я нет. Я вдруг почувствовала себя игрушкой, которую забыли завести. Что же было не так с идеей Ясона? Или, лучше сказать, что в ней вообще могло понравиться?
Я смотрела на схемы на полу и ничего не понимала в них. Тогда я спросила про мисс Пластик.
— Вам ее не жаль?
Ясон сразу понял, о ком я говорю. Он сказал:
— Слабачка.
Но я видела, что ему жаль. Быть может, это было решающим фактором. Его светлые глаза в тот момент потемнели, а губы скривились. Я подумала, что мисс Пластик была ему очень важна, и ему жалко, что так все вышло, и он ничего из этого не может сказать, потому что жизнь положил на то, чтобы казаться злее, чем есть.
Я обняла Ясона, и он вздрогнул.
— Что ты делаешь? Я сейчас передумаю доверять тебе хоть сколь-нибудь ответственное задание. Ты же мямля.
Я молчала. У Ясона билось сердце, и это был громкий, мерный звук. Он сказал:
— Ну да ладно. Хотите прогуляться по путям?
И я ответила, что очень хочу, а Орест сказал, что делать все равно нечего. И мы спрыгнули вниз, как очень плохие дети в фильмах, и пошли вперед, туда, где было темно. Я видела провода, толстые и пыльные, похожие на гигантских мертвых змей, а потом все стало пустым и темным, только где-то далеко горел желтый огонек.
— Здесь неплохо, — говорил Ясон. — Хуже, чем в Зоосаду, но под землей еще остаются какие-то силы. Здесь легче дышится.
Я вдохнула поглубже и почувствовала разницу, хотя, быть может, Ясон успокаивал себя, а я была слишком доверчивой.
— Интересно, — спросила я. — Почему мы можем ходить в темноте, даже когда почти ничего не видим?
— Благодаря вестибулярному аппарату и проприоцепции, — ответил Ясон. — Мой вопрос: как вам наш парк?
— Если представить, что эти пыльные провода — лианы, выглядит даже экзотически, — ответил Орест. — В таком случае я вопрошаю, почему все здесь, кроме нас, естественно, ходят в белом?
— Потому что мы ждем, — сказал Ясон. — И мы надеемся.
То, что начиналось как смешная игра, превратилось вдруг в серьезный, грустный разговор.
— И умирать легче, — сказал Ясон. — Если веришь. Я видел таких, кто почти не боялся.
Еще некоторое время мы шли в полной темноте, а потом свет, похожий издали на желтый цветок, постепенно стал разрастаться, и я увидела поезд. Он был как доисторический зверь, вернее его замерший скелет.
— Знаешь, мы стараемся поддерживать Свалку. Это все же живое место. Электричество, вода. Люди работают, чтобы у других все это было.
Твари вправду почти не мешали людям Свалки делать то, что они хотят. Просто у человечества оставалось все меньше сил. Общественный транспорт первым пришел в упадок, люди стали менее мобильны. Но многие другие сферы были еще живы. На Свалке оставались школы, электростанции, больницы.
— Представь себе, сколько мы могли бы сделать с нашим не-живым королем, символом свободы и возможности жить дальше вопреки всему?
— Ты опять за свое?
Я коснулась пальцами провода, чего, я читала, делать категорически нельзя, и подушечки пальцев стали серыми от пыли. Как помещение могло быть одновременно жилым и заброшенным?
Орест сказал:
— Дай угадаю, это не экскурсия, ты просто хочешь достать нож и угрожать нам?
— Нет. Просто хочу вас отвлечь. Напряженный мыслительный процесс, направленный на одну единственную проблему, вопреки всем ожиданиям, не способствует решению.
Это правда. Фокусируясь на вопросе своей жизни — попробовать ли убить Орфея, чтобы освободить его, я чувствовала себя покинутой и растерянной. Но когда я смотрела на провода, мир вдруг обретал ясные очертания и становился легким. Орфей как-то говорил, что на самом деле во Вселенной доминируют очень простые формы. Мы залезли в вагон, дверь была открыта, и я увидела что-то вроде ночлежки. На сиденья были накинуты простыни, одеяла и подушки. Люди спали, читали, кто-то помахал нам, кто-то склонил голову перед Ясоном.
— Мы работаем в несколько смен, — сказал Ясон. — У кого нет дома, тот спит здесь. Или кто слишком устал.
Я и вправду увидела людей таких тоненьких и так сильно дрожащих, что у них вряд ли были силы даже для того, чтобы встать. Одного из таких мужчин кормила с ложки старая женщина. Она нежно улыбалась ему, как будто он был ее сыном, а его губы жадно обхватывали ложку.
— В целом мы стараемся помогать друг другу.
— Если ты хотел, чтобы я увидела, что вы не какие-то там злодеи, и я так поняла, что вы не какие-то там злодеи.
— Ты ведь думаешь, что повторение это смешно?
— Может быть и страшно.
Я села на одну из этих кроватей. Сиденья были очень мягкими, наверное, старую кожу в них заменили и сильнее набили их ватой или синтепоном, так что отчасти это даже были матрасы. Только дискретные, как сказал бы Орфей. Я засмеялась.
— Есть хочешь? — спросил Ясон, а потом, не дожидаясь моего ответа, взял с одного из столиков, стоявших в проходе, буханку хлеба. Оказалось, что хлеб совершенно безвкусен.
— Местный.
Ясон точно хотел, чтобы я испытала вину. Хлеб был вязкий и чудовищный.
— Просто сделай это завтра, — сказал он. — Сделай как можно скорее. И у нас будет шанс. Дай мне знать, через Ореста, если все получится.