На весь зал гремела музыка, и потому все вокруг казалось праздничным, необычным.
— Летом полетим с тобой в отпуск на самолете, — сказал Борис. — Возьмем Ветку — и на ТУ-104, хочешь?
— Полетим, — согласилась Леля.
Музыка в зале часто обрывалась, вежливый женский голос сообщал:
— Начинается посадка на самолет Москва — Рига, рейс 132-й.
И опять звучала музыка, и снова обрывалась, и голос сообщал:
— Кончилась регистрация билетов на рейс… Москва — Ереван…
— Тоже работа! — заметила Леля. — Объявляй целый день рейсы, надоест, должно быть!
Но больше всего ее поразил справочный телевизор. Нажмешь кнопку, засветится экран, и на нем появится девушка. Глядит на тебя, словно видит, хотя и не видит никого, только слышит. Спросишь ее — ответит. Хоть каждую минуту нажимай кнопку, спрашивай.
И Ветка тоже смотрела на телевизор, как зачарованная. Попросила Бориса:
— Можно я скажу?
— Что же ты скажешь?
— Какая она красивая.
— Это нельзя говорить. Не надо. Тут спрашивают только, когда самолет примет, или не опаздывает ли, или когда вылетел.
Ветка недослушала Бориса, нажала кнопку. С экрана на нее в упор взглянула девушка. Губы яркие, крашеные, на лбу челка.
Ветка растерялась. О чем спросить, так и не могла вспомнить. И Леля не знала. Все разом из головы вылетело.
— Спроси, когда самолет из Иркутска? — посоветовал Борис.
Ветка опять нажала кнопку, крикнула громко, восторженно:
— Тетя, когда самолет, который из Иркутска?
Девушка строго, без улыбки ответила. Экран погас.
— Я еще хочу, — сказала Ветка. — Я еще не все спросила.
— Хватит, — сказала Леля, а Борис засмеялся:
— Да ты на себя погляди, почище Ветки…
Домой ехали в метро, до самой станции «Речной вокзал», Борис сидел напротив Лели, поглядывал то на нее, то на Ветку.
Он был счастлив и сознавал, что счастлив, и в то же время боялся, постоянно боялся за свое счастье, боялся, что в один прекрасный, нет, не прекрасный, а страшный день все переменится разом, и Леля уйдет. Куда уйдет, он не знал, даже и на минуту не хотел представить себе, что ее не будет с ним, и все-таки не мог не думать об этом.
Каждый раз, отведя машину в парк, он спешил к себе в Химки-Ховрино так, словно опаздывал на поезд. Лишь завидев освещенное окно, вздыхал с облегчением. Она дома, ждет его…
Такого с ним еще не было. Он любил свою первую жену, был верен ей, но никогда раньше не рвался домой так, как рвался теперь, никогда в прошлом не было у него такого чувства, какое владело им теперь, словно внезапно появился у него островок незащищенности, открытый всем бурям и напастям, и он, единственно он, никто другой обязан был защитить и укрыть этот островок. Только он один был за них всех в ответе.
Один он.
Комната у них была хорошая, неполных семнадцать метров. В квартире еще одна соседка, бухгалтер райпромтреста, пожилая молчунья — случалось, по целым дням не выговорит ни слова.
Конечно, Борис понимал, для четверых комната маловата. Хорошо бы квартиру, пусть маленькую, но отдельную.
Леля успокаивала:
— Ничего, обойдемся…
Но он не послушался ее, записался на прием к председателю райжилуправления. Не прошло и десяти дней, как председатель, добродушный толстяк с металлическим браслетом на левой руке, по слухам, верное средство против гипертонии, принял его, внимательно выслушал и пообещал поставить на очередь.
Но и так, в одной комнате, жить было уютно, весело. Иногда вечерами ходили в соседний кинотеатр на последний сеанс. Дом стоял на краю улицы, сразу за домом начиналась березовая роща. По воскресеньям до самого обеда гуляли с Веткой в березовой роще.
Зима выдалась снежная, в воскресные дни в Химках полным-полно было лыжников.
Борис купил Ветке маленькие лыжи красного цвета с красными палками, выходил вместе с ней из подъезда, и она сразу вставала на лыжи.
После Нового года Ветку устроили в детский сад, и по вечерам за ней заходила Леля и приводила ее домой.
В детском саду Ветке поначалу не нравилось. Она даже плакала иногда, просила:
— Можно, я сегодня не пойду?
Приходила из детского сада, рассказывала:
— Сегодня у нас пожар был, все игрушки сгорели, ни одной не осталось!
Леля пугалась.
— Как это так — пожар? Почему же мне никто ничего не сказал?
Ветка таинственно моргала ореховыми глазами:
— Это — секрет. Нельзя никому говорить!
Она была выдумщицей, Ветка, не врушкой, нет, именно выдумщицей.
Иногда Борису казалось, что она живет в каком-то одной ей понятном, придуманном мире.