Однако любовь к мемуарам продолжала в нем жить все годы. Особо полюбившиеся ему места он выписывал в тетрадь.
Алексей Сергеевич вспомнил эту тетрадь — толстую, прошитую по краям суровой ниткой, в дерматиновой светло-коричневой обложке.
Когда жена ушла от него, она взяла тетрадь. И немногие письма Мити с фронта тоже забрала. Не оставила ему ничего.
Жестокая женщина. И взбалмошная. Всегда была взбалмошной. Вдруг на пороге своей полсотни взбесилась: «Я не могу без любви». И ушла с каким-то прохиндеем. Моложе ее на добрый десяток лет.
Странные все-таки существа эти женщины! Убивалась о сыне, говорила, что жизнь ее кончена, и вот прошло несколько лет, всего лишь несколько лет, и влюбилась, бросила все, ушла.
Ну и пусть. Довольно о ней. Не стоит.
Тогда, в тот жаркий июльский день, сын спросил его:
— А ты что будешь делать, папа Алеша?
Он называл его с детства «папа Алеша». Так и осталось до последнего дня.
— Уезжаю с госпиталем на Урал.
— Когда?
— Наверно, в ближайшие дни.
Сын посмотрел на свою короткую, не по его росту, тахту, на письменный стол, на шкаф, в котором стояли любимые книги, словно прощался со всем этим привычным бытием.
Потом подошел к географической карте.
— Знаешь, папа Алеша, а я вспомнил сейчас, ведь по географии у меня всегда были пятерки.
— Знаю, — сказал Алексей Сергеевич. — Зато по математике случались тройки.
— И так бывало.
Сын наклонился, разглядывая что-то на карте.
— Посмотри, видишь, остров?
— Что за остров?
Сын очертил пальцем маленькую точку в Атлантическом океане.
— Святая Елена. Здесь умер Наполеон.
— Ну и пусть его, — равнодушно заметил Алексей Сергеевич. — К слову сказать, неужели ты полагаешь, что я не знаю, где он умер?
— Не все знаешь, — сказал сын.
Вынул из ящика стола свою тетрадь, перелистал ее.
— Вот что написано в одной старинной книге. Послушай, по-моему, очень интересно.
— Что такое?
Сын прочитал:
— «В школьной тетради Наполеона было написано его рукой, когда будущему полководцу было пятнадцать лет: «Святая Елена — маленький остров».
Поднял глаза на отца. Горящие, молодые, ясные глаза.
— И все. И больше ни одного слова! Можешь себе представить, ни один историк, ни один самый большой ученый до сих пор не могут разгадать, почему Наполеон написал так. Что это, предчувствие будущего, предсказание самому себе?
У Алексея Сергеевича был скептический склад ума. И он спросил откровенно:
— Может быть, это фальшивка?
— Нет, — сказал сын. — Историки подтвердили, тетрадь подлинная, и почерк Наполеона, это установлено точно.
Заложив обе руки за голову, он не отрывал глаз от темневшей на карте точки.
— Интересно, о чем он думал тогда, когда сидел там, в изгнании, брошенный всеми?
— Кто? Наполеон?
— Да.
— Не знаю, — сказал Алексей Сергеевич. — И признаться, знать не хочу.
Митя даже обиделся.
— А я хочу знать. Я и сейчас, кажется, вижу маленький остров, что-то вроде Геленджика, хотя Геленджик и не на острове, помнишь, мы были там два года назад? Пальмы, пустынный берег и море. Большое море. А далеко за морем — Франция. И он сидит на берегу, думает о чем-то, бросает камешки в море, вот так, скажем, как я бросал, и вспоминает Францию…
— А может, Россию, откуда бежал чуть ли не в одних исподних? — насильственно улыбаясь, спросил Алексей Сергеевич.
Неизвестно почему, его раздражал этот разговор. Словно больше не о чем говорить в такой день, только о Наполеоне.
Сын сказал уверенно:
— Нет, он вспоминал о Франции. Или, может быть, о том, что когда-то, много лет назад, написал в своей тетради эти странные слова? Правда?
— Не знаю. Может, и так.
— А ведь он не ошибся, — сказал сын. — Это совсем маленький остров.
— Митя, — сказал отец, — надо будет вынуть из чемодана зимние вещи. Возьмешь с собой свитер и шерстяные носки.
Укоризненно посмотрел на сына. Ничем его не отрезвишь, ничем не проймешь.
Сын произнес задумчиво:
— Должно быть, хорошо быть историком. Вдруг отыщешь какое-то пожелтевшее письмо, а там пусть даже несколько слов, и вот думаешь, гадаешь, кто написал их, о чем они, о ком, что означают.
Алексей Сергеевич усмехнулся:
— Чудак человек, сам же захотел быть архитектором. Никто тебя не неволил!
Сын не слушал его.
— И археологом тоже здорово. Роешь какой-нибудь курган, копаешься в нем, и вдруг найдешь саблю, а сабле этой без малого тысяча лет…
Задумчиво посмотрел в раскрытое окно.