— Я — жадный. Мне все хочется сразу. Вот вернусь с фронта, начну изучать по порядку историю, археологию, геологию…
Он верил, что будет жить.
Отец произнес поучительно:
— Не надо разбрасываться, надо уметь с самого начала выбрать себе любимое дело.
Если бы вернуть этот день, если бы снова услышать голос сына, увидеть его лицо, он бы нашел другие, совсем другие слова…
Вечером Митя отправился на дачу. Мать жила на даче, под Москвой. Отец сказал ему:
— Не говори, что идешь воевать. Скажи — отправляют на трудфронт.
Сын ответил:
— Она не поверит.
Он вернулся ночью. Отец не спал, ждал его. Сын казался совсем мальчишкой: трикотажная голубая майка с короткими рукавами раскрыта на груди, спортивные тапочки покрыты пылью.
— Мама сразу догадалась, — сказал он. — Как только увидела меня, сразу…
— Она приедет? — спросил отец.
— Утром, с первым поездом. Я-то ведь пешком шел, до самых Люберец, а оттуда грузовиком, шофер попался сговорчивый, довез почти до дому.
Утром он вместе с женой провожал сына. Было жарко, июльский зной — в разгаре, пыльные деревья во дворе стояли недвижно, как бы распятые солнцем.
Жена сказала:
— Сядем на дорожку, чтобы все было хорошо.
Они сели. Сын — на тахту. Алексей Сергеевич и жена — на стулья.
Сын встал первый. Вынул красный карандаш из кармана, обвел им точку на карте. Выразительно глянул на отца.
— Маленький остров, — сказал он. — Совсем маленький остров.
И отец кивнул ему, словно обещал хранить тайну, известную только им двоим.
До сих пор на карте краснеет кружок, двадцать лет тому назад обведенный карандашом.
Алексею Сергеевичу вспомнилось: когда-то они с Митей поехали на месяц в Геленджик, жили там на окраине, в приземистом, горячо и ярко освещенном солнцем домике, окнами в сад.
В саду — грецкий орех, акация и сливы, много деревьев с красными и синими сливами. Митя ложился на траву, пригибал к себе ветку, губами срывал с ветки сливы.
С утра шли на пляж, лежали на берегу блистающего под солнцем моря. Пена у самого берега. Пройдет катер, оставит за собой разъяренные волны. Митя вскочит, побежит купаться, подпрыгивая на бегу, — раскаленные камни больно жгут ноги.
Искупавшись, начинал бросать камешки в море. Камешки по нескольку раз взлетали, падали, ударялись о волны и снова взлетали. Так умел бросать один лишь Митя. Он почернел от загара, только впадинка на горле белела незащищенно. Смуглые руки в золотистых, выгоревших начисто волосках.
До чего ясно помнится жаркий, светоносный мир зеленого городка на берегу Черного моря!
Может, и правда, похож чем-то Геленджик на Святую Елену?
Алексей Сергеевич прижался щекой к карте.
— Митя, — сказал он нежно и горько. — Как же так, Митя?..
Он писал всю ночь. Увлеченный работой, забыл обо всем, благо печень молчала и не было опоясывающих болей.
Лишь изредка, когда думал над каким-нибудь предложением, он отрывался от работы, и тогда руки его начинали непроизвольно ощупывать опухоль.
Он сердился на себя, сколько можно проверять одно и то же?
А пальцы сами тянулись к тому плотному, чужеродному, что грубо вклинилось в его тело, и он нажимал — сперва одним пальцем, потом двумя, потом всей ладонью, пытаясь определить его границы.
Вот она, он ощущает ее, казалось бы, всем существом, она живет, дышит вместе с ним, питается его соками и растет, жадно, неукротимо растет.
Он сам себе поставил диагноз и знал, что не ошибся, и не пытался спрятаться от того, что ожидало его.
В прошлом году он оперировал старого знакомого, доктора Когана. Рак желудка с метастазами в печени.
Когану было шестьдесят четыре года. Отличный диагност, умница, острослов. Упрямый, как бес. Каждый день находил у себя все новые и новые болезни: то воспаление поджелудочной железы, то доброкачественную опухоль в толстой кишке, то, неожиданно, цирроз печени.
На все был согласен, только не на то, что у него было. Даже думать об этом не хотел. Говорил:
— Давай действуй скорее, у меня дел много, на даче посадки ждут, и клубничные усы надо пересаживать. Совсем у меня клубника выродилась.
— У тебя хорошая дача? — спросил Алексей Сергеевич.
Коган даже захлебнулся от восторга.
— Чудо! Кругом лес, озеро в лесу, а участок — сплошь сосны и яблони.
Надеялся выздороветь. Утверждал:
— Я — больной не подопытный, а просто опытный. Все сам знаю. Как лягу на стол, начну командовать!
Да, опытный больной, врач, а до конца не верил, что у него может быть такое. У кого другого, только не у него.