Прямо передо мной, словно молчаливые часовые, стояли ряды кукурузы, вымахавшей уже выше шести футов. С востока тянуло легким ветерком, и высокие стебли, чуть слышно лепеча, дружно покачивались из стороны в сторону. Мои глаза, понемногу приспосабливаясь к неверному утреннему освещению, различали десятки оттенков черного, серого и зеленого, и от этого кукурузные стебли казались похожими на тонкие, изящные руки, которые приветственно машут высокому небу. Дед однажды сказал мне, что фермеры – дирижеры земных хоров, которые поют осанну Небесам. Мне потребовалось несколько лет, в течение которых я почти не слезал с тракторного сиденья, чтобы понять, что́ он имел в виду.
Скоро стало так светло, что я начал разбирать буквы на латунной табличке, установленной у высаженных в ряд молодых розовых кустов. Впрочем, я и так знал, что там написано. «Лучший в мире сад». Это было мое обещание и моя клятва Мэгги. Сейчас, глядя на табличку, я покачал головой и улыбнулся, вспоминая ту эйфорию, которая владела мною после того, как моя жена вышла из комы. Я был уверен, что ничего подобного мне больше никогда не испытать.
А между тем вокруг нашего дома множились и множились неопровержимые признаки того, что Мэгги жива, что она пришла в себя и вернулась ко мне. Наш небольшой двор зеленел, как настоящий английский сад. На каждой клумбе, на каждом свободном от травы клочке земли цвели и благоухали камелии, розы, гардении, глицинии, ирисы, ароники, агафанты и даже орхидеи. С наслаждением втянув носом напоенный ароматом воздух, я подошел к краю веранды, чтобы взглянуть на наше хлопковое поле. На высаженных рядами кустах понемногу набухали бутоны. Стоял только май, следовательно, цветов следовало ждать не раньше середины июня, но и это, как многое в нашей жизни, зависело от дождя. Высотой уже почти по пояс, кусты хлопчатника были последними из растений, которые собирались порадовать нас яркими красками. Я имею в виду не сам хлопок, вылезающий из раскрывшейся коробочки, а предшествующие ему маленькие белые цветы, возвещающие всему миру об окончании весны, о приходе лета, о скором рождении знаменитого «белого золота» и о начале периода тяжелой работы. Судя по размерам бутонов, ожидать этого следовало недели через две.
Подпрыгнув, я схватился обеими руками за стропило веранды и некоторое время стоял, едва касаясь пола пальцами и слегка покачиваясь вперед и назад. Я смотрел на бутоны хлопчатника, мечтал о том времени, когда они выпустят белоснежные лепестки цветов, и восхищался жизнью, которую мне посчастливилось вести. Каждый прожитый день приводил меня в восторг.
Пару раз подтянувшись на стропиле (и вспомнив, что я уже не так молод, как когда-то), я спустился с крыльца и, обогнув розы, прошелся туда и обратно вдоль хлопковых кустов. Ветки с тяжелыми бутонами мягко били меня по коленям, а песчаная почва, забивавшаяся между пальцами, напомнила мне месяц, который мы с Мэгги провели в Чарльстоне, на побережье. Я поднял голову, закрыл глаза (перед моими глазами все еще стояли последние гаснущие звезды), широко раскинул руки и глубоко вдохнул, до предела наполнив легкие свежим, прохладным воздухом. Скажу по секрету: зевать на собственной плантации – одно из изысканнейших удовольствий, доступных только фермерам.
Был у меня и еще один секрет. Помимо распускающихся или уже распустившихся цветов, помимо улыбки, которая каждый день освещала лицо Мэгги, я заметил и кое-что еще. Это был старый невидимый друг, который вновь поселился в нашем доме. Вскоре после катастрофически закончившихся родов он исчез, но, едва прослышав, что Мэгги вернулась домой, поспешил сделать то же самое. Произошло это, впрочем, не вдруг, не сразу. Поначалу я замечал только его быстрый промельк в дверях или слышал легкий шорох его присутствия, но поговорить с ним мне не удавалось. Он пробыл в доме почти неделю, прежде чем я сумел загнать его в угол в нашем старом амбаре. Когда я попросил его остаться, старый друг ничего не ответил – только перенес свое имущество на лопасти старого потолочного вентилятора и устроил себе гнездо на стропилах.
Я со своей стороны старался сделать все, чтобы наш приятель чувствовал себя как можно уютнее, потому что с собой он принес аромат гардений, цветы магнолий, горячие ванны, прохладный пот и заливистый, от души, смех. Он танцевал на крыше чечетку, распевал под дождем, ночами напролет слушал пластинки Дина Мартина и Фрэнка Синатры, а то принимался хихикать без всякой причины. Каждый вечер он спускался со стропил или с вентилятора, на лопастях которого катался, точно на карусели, и осторожно ложился Мэгги на плечи. Какое-то время спустя он с ней уже не расставался, направляясь туда же, куда и она, и это было очень, очень хорошо.