– Диего, не надо, не надо… Диего, ну пожалуйста!..
Элегантно одетая пара приблизилась к кровати. Женщина, блондинка, как я заметил только сейчас, дрожа всем телом, со странной полуулыбкой осторожно тянула руки к младенцу.
Мать, крепко прижимая к себе ребенка, в отчаянии шептала мужу:
– Диего, не надо, не надо… Я не могу этого сделать!
Муж нежно гладил ее по лицу:
– Луиза, мы же договорились. Ты ведь знаешь, что мы договорились. Нам и троих-то детей не прокормить, уж не говоря о четвертом.
Она лежала с закрытыми глазами, вцепившись костлявыми руками в застиранную больничную пеленку.
– Диего, вот увидишь, все наладится. У тебя будет больше работы. Умоляю тебя, любовь моя, не надо…
Лицо Диего исказилось. Склонившись над женой, он начал отрывать – палец за пальцем – ее руки от ребенка.
– Нет! Нет, Диего! Умоляю! – заголосила несчастная женщина.
Радость от появления на земле нового человека сразу испарилась, а когда я понял, что происходит, у меня противно заныло внизу живота. Я собрался было вмешаться, но Беатрис, с непривычно мрачным выражением лица, остановила меня, едва заметно покачав головой.
– Уже третий случай за этот год, – пробормотала она.
Диего удалось забрать ребенка. Не глядя на малышку, он крепко прижал ее к себе, а затем, зажмурившись, протянул блондинке.
– Мы будем очень-очень ее любить, – сказала она дрожащим от слез голосом с явно выраженным аристократическим выговором. – Мы так долго ждали…
Несчастная мать в диком приступе отчаяния попыталась встать с постели, однако Беатрис ее остановила.
– Ей нельзя шевелиться, – отчеканила акушерка, не скрывая своего неудовольствия необходимостью участвовать в этом деле. – Вы должны заставить ее лежать неподвижно до прихода врача.
Диего обнял жену, то ли успокаивая, то ли удерживая ее на месте.
– Луиза, они дадут ей все, что душе угодно, а мы получим деньги, чтобы прокормить детей. Ты должна подумать о наших детях, о Паоле, о Сальвадоре… Подумать, как туго нам пришлось…
– Это мой ребенок! – Женщина, придавленная всей тяжестью тела Беатрис, в отчаянии вцепилась в лицо мужа. – Вы не можете ее у меня отнять!
На лице у мужчины остались кровавые полосы от ее ногтей, но он, похоже, не чувствовал боли. Блондинка с мужем слегка попятились в сторону двери. У меня в ушах стояли душераздирающие крики роженицы, и я застыл возле раковины, не в силах даже посмотреть на ребенка, которому помог появиться на свет.
И с этого дня я напрочь забыл о красоте первого принятого мной младенца. Я помнил только истошные вопли той матери, ее страдальческое лицо, отмеченное печатью горя, которому, как я догадался, суждено навечно поселиться в ее душе. А еще я запомнил ту блондинку. Женщина была явно шокирована происходящим, но поступиться своим тоже не собиралась. Она воровато кралась к двери, приговаривая:
– Ее будут очень любить. – Она повторяла свои слова, наверное, уже в сотый раз, хотя то был глас вопиющего в пустыне. – Ее будут очень любить.
Глава 2
Фрамлингтон-Холл, Норфолк,
1963 год
Между Норвичем и Фрамлингтоном поезд сделал шесть остановок вне расписания, и, хотя еще не было и пяти вечера, холодная бескрайняя голубизна неба начала потихоньку темнеть. Виви заметила, что проводники, вооружившись лопатами, уже несколько раз спрыгивали с поезда, чтобы расчистить заваленные снегом пути, и почувствовала, как ее недовольство задержкой в дороге с лихвой компенсируется чувством извращенного удовлетворения.
– Надеюсь, те, кто за нами приедет, не забудут надеть на колеса цепи противоскольжения. – От ее дыхания вагонное окно моментально запотело, и ей пришлось протереть дырочку затянутым в перчатку пальцем. – Мне вовсе не улыбается толкать машину через сугробы.
– Тебе и не придется толкать, – не поднимая головы от газеты, ответил Дуглас. – Это мужская работа.
– Наверное, там ужасно скользко.
– В твоих сапожках уж точно.
Виви обратила взор на свои новые виниловые сапожки «Курреж», в глубине души страшно довольная, что он заметил. Совершенно непригодны для такой погоды, заявила ее мать, с грустью добавив, обратившись к отцу, что ей хоть кол на голове теши. Виви, всегда сговорчивая, проявила непривычное для себя упорство, решительно отказавшись надевать резиновые сапоги. Она впервые ехала на бал без сопровождения взрослых, и ей категорически не хотелось выглядеть как двенадцатилетний подросток. И это была не единственная баталия Виви с родителями. Волосы девушки, зачесанные наверх и замысловато уложенные на макушке тугими локонами, наверняка примялись бы под шерстяной шапкой, и теперь мать Виви раздирали сомнения, не слишком ли большую цену придется заплатить за сохранение прически, стоившей немалых трудов, если она все же разрешит дочери отправиться в такую непогоду, какой еще не бывало за всю историю наблюдений, с тонким шарфом на голове.