Они заметили нашу растерянность, женщины явно поняли наше жалкое положение. Тут одна из них поднялась, развязала мешок и сказала своим спутницам: «Мужчины уставшие и голодные, хочу дать им поесть. Кто знает, может, нашим мужикам на фронте приходится не лучше, может, им тоже нужна помощь, кто им там ее окажет?» Она вышла из лодки на берег и протянула одному из нас - наверно, тому, кого приняла за старшего, - испеченный в печи круглый хлеб и к нему кусок свежего масла. «Поделите по-братски и позавтракайте, бедняги», - сказала она нашему старейшине, еще раз оглядела нас всех, вошла в свою лодку, села, и две лодки вновь поплыли к середине реки. А мы стояли, онемев от радости, но кто-то все же вовремя пришел в себя и закричал: «Спасибо!» Мы все тут же подхватили, и наше русское «спасибо» загремело над широкой рекой, вслед добрым женщинам. Они помахали нам в ответ и удалились вниз по течению, к Бондюгу, где по воскресеньям устраивали базары.
А мы все еще были радостно взволнованы перед лицом этого открыто выраженного сочувствия со стороны простых русских женщин. Нас в лагерях уже тысячи раз покрывали самыми ужасными ругательствами, называли нас «фашистами», «фрицами» или «врагами». А здесь, в эту счастливую для нас минуту, русские женщины отнеслись к нам с сочувствием.
А ведь это были солдатки, чьи мужья находились на фронте, быть может, некоторых из них уже и не было в живых.
Стало быть, пронеслось в наших головах, эти простые женщины из отдаленной деревушки понимали больше и лучше тех, кто имел над нами власть, что мы не враги, шпионы и диверсанты и что нам пришлось нести свои страдания безвинно, что нам мстили только потому, что мы были немцы. Значит мы были в глазах этих добросердечных женщин совсем другими немцами, чем те, что напали на нашу землю и оскверняли ее!..
Старший из нашей группы разрезал каравай на мелкие кусочки, масло тоже и велел каждому из нас взять свою долю. Никогда в жизни у меня больше не было такого завтрака, он был съеден благоговейно, будто мы стояли перед алтарем и внимали проповеди, проникающей до глубины души. Сколько слов благодарности было послано вослед этим безымянным для нас женщинам!
…Дорога резко повернула от берега Камы влево, глубже в лес, и примерно через четверть часа мы оказались у цели: перед нами предстало высокое бревенчатое ограждение трудармейского лагеря Мазунья. Было только раннее утро, вокруг царила воскресная тишина. Мы взглянули на постройки, стоявшие снаружи, неподалеку от зоны. В одной из них мы распознали большую конюшню, в другой - кузницу, позади стояла пара жилых домов - явно для лагерного начальства, от одного строения доносился запах свежеиспеченного хлеба - там, следовательно, находилась лагерная пекарня.
Мы присели у угла лагеря. Напротив стояла кузница. На ее крыше мы увидели нарезанный хлеб. Боже правый, тут сушат хлеб, неужели здесь так много хлеба, что его нельзя съесть сразу? - спросил себя каждый из нас. Но к нам уже подошел кто-то из кузницы - прямой мужчина, на котором не было заметно следов нужды. «Тут вам не надо удивляться, люди, у нас в лагере можно есть досыта, и еще остается, - сказал этот человек по-немецки. - Куски хлеба там на крыше сушатся, чтобы они не пропали.» Естественно, мы едва могли в это поверить, но тем временем подошли и другие «местные», утверждавшие то же самое.
И тут мне вспоминается ужасный случай. Примерно через полчаса после нас прибыла вторая группа, тоже несколько человек. Они были голоднее нас - им ведь по дороге не давали хлеба с маслом. Один из них не мог оторвать взгляда от кусков хлеба, сушившихся на крыше кузницы. «Мужики, я дам вам свои сапоги тут из мешка за ваш хлеб там - конечно, за весь. Поменяйтесь же со мной, прошу вас!» - сказал голодный местным. Те попытались успокоить человека, они сказали, что нас, когда мы придем в зону, конечно, покормят, пусть он немного потерпит. Но тот не отставал от них.
Тут один из местных на минуту отошел и принес человеку немного хлеба. Он вмиг его проглотил и опять предложил свои сапоги. Наконец, нашелся кто-то, готовый взять за хлеб пару сапог. «Разбогатевший» тотчас вновь принялся за еду. Его пытались удержать, уговаривали его, что в лагере действительно в достатке еды. Но человек продолжал есть… На следующее утро он был мертв. Беднягу сгубил обмененный хлеб, а также полученный в лагере, вместе с полусырой пшеничной кашей.
К обеду нас, пересчитав, ввели в зону. Там стояли группами люди и оглядывали нас любопытным взором: