Пожилая дама улыбнулась. Приятно услышать о ком-то, духовно близком Томми. Она кивнула третьему священнику, совсем юному, который стоял в нескольких шагах от отца Патрика.
— А вы тоже были знакомы с моим сыном, святой отец?
Священник покачал головой.
— Нет, но у меня такое чувство, что был.
— У всей страны такое чувство, — сказала Нора. — И это отрадно.
— Мой случай несколько иного толка, — заметил священник. — Я знал его лучше, чем другие.
Казалось, молодой человек борется с обуревающими его эмоциями. Он закусил нижнюю губу, словно пытаясь сохранить самообладание.
— Я и вас знаю лучше, чем вы думаете.
— Не сомневаюсь, святой отец. Хотя вы еще очень юны, но, по-видимому, весьма проницательны…
— Я знаю о вас все, миссис Адамсон.
Он произнес эти слова совсем не как священник. Нора посмотрела на него и смущенно заерзала в кресле, которое вдруг стало таким неудобным.
— Вы захватили с собой дневник? — спросил молодой священник.
В его голосе зазвучала сталь, и Нора Адамсон побледнела еще сильнее.
— Дневник? Я не понимаю, о чем вы говорите.
— Конечно не понимаете. И не хотите понимать. Но тут есть человек, который, как я полагаю, убедит вас выслушать меня.
Женщина повернулась к епископу.
— Я хочу уйти, — сказала она. — У меня страшное горе, и не думаю, что…
— Введите ее, — попросил молодой человек священника постарше.
— Карл, — произнес тот, которого звали отец Патрик, — не думаете ли вы, что вначале ее надо подготовить…
— Не думаю, — ответил Карл Грэнвилл. — Пусть входит прямо сейчас.
Нора молча смотрела, как отец Патрик открыл дверь слева в конце епископского кабинета. Старуха с облегчением вздохнула, заметив, что через порог шагнула женщина. Нора не знала, кого ожидала увидеть, но эту особу она видела впервые. Довольно юная, лет двадцати пяти — тридцати, — определить ее возраст точнее Нора не смогла бы, слишком молода. Темноволосая, с очень короткой стрижкой, привлекательная. Миссис Адамсон была уверена, что они раньше не встречались.
А затем ввели другую женщину.
Ее Вильгельмина Нора Адамсон знала.
— О боже! — воскликнула она. Ей захотелось закрыть лицо руками, чтобы не смотреть на эту женщину, не видеть ее. — О боже, боже! Не может быть! Тебя нет, ты призрак!
— Нет, — ответила женщина, — я вовсе не призрак.
Человек, которого звали Карл, говорил что-то, но Нора не могла сосредоточиться. У нее перехватило дыхание.
— Думаю, вы знакомы с Клариссой Мэй Уинн, — произнес Грэнвилл. — Хотя, полагаю, вам неизвестно ее настоящее имя. Возможно, вы знали ее только как Одноглазую Мамочку.
«Не может быть, — подумала Нора, — это происходит не со мной, нет, нет!»
Это происходило именно с ней. Женщина стояла прямо перед Норой. Та самая, о которой она думала столько раз на протяжении долгих лет. Женщина, которую Нора любила за то, что она помогла появиться на свет ее сыну. И которую ненавидела — за то же самое. А теперь женщина заговорила. Рассказывала о давно минувших днях. О том, что видела и знала. О том, что много лет хранила в тайне. И о чем была готова поведать миру.
Нора сидела, раскачиваясь взад-вперед. Кости болели, кожа, казалось, вот-вот треснет и порвется, словно раздираемая на части. А женщина все говорила и говорила.
— Долгие годы я боялась тебя. Думала, что ты вернешься. Накажешь меня за то, что я помогла этому маленькому жалкому дьявольскому отродью родиться. Но я больше не боюсь. Сейчас я сильнее тебя. Может, я и была призраком слишком долго, но только не теперь, — говорила Одноглазая Мамочка, опустив глаза. — Пришла пора похоронить всех призраков.
И тогда Нора подошла к ней и обняла. Старая негритянка была очень худой, но сильной. Она расплакалась, обхватив Нору руками. Так они стояли, обнявшись, и время повернуло вспять. Они словно вернулись в ту жуткую ночь, только вдвоем, и теперь рыдали в объятиях друг друга. Вспоминая, сожалея и прощая.
Прошло много времени, прежде чем Нора взглянула сквозь слезы на молодую женщину, которая стояла рядом с Одноглазой Мамочкой. Затем на епископа, который стоял к ней вполоборота, рассматривая угол комнаты, и на отца Патрика, медленно и размеренно качавшего головой. А потом на молодого человека в облачении священника, который говорил и вел себя совсем не как служитель церкви. Именно к нему обратилась Нора Адамсон.
— П-почему? — произнесла она, запинаясь. — Почему вы так со мной поступили?
Она говорила с Карлом Грэнвиллом, и тот ей ответил:
— Потому что нам нужна ваша помощь. Есть еще что-то, о чем вы не знаете.
— О чем же? — спросила старуха, недоуменно моргая. — В день, когда хоронят моего славного мальчугана Томми, для меня больше ничего не имеет значения.
Карл протянул руку и дотронулся до ее тонкого запястья.
— О том, кто его убил, — сказал он, — и о том, что вы можете сделать. Ему уже не поможешь, но вы еще можете спасти нас. Он бы хотел этого — чтобы вы отомстили за его убийство.
— Убийство? — повторила Нора дрожащим голосом. — Томми покончил с собой.
— Его вынудили, — пояснил Карл, — значит, это убийство. Они еще не победили, миссис Адамсон. Им осталось совсем чуть-чуть, но еще не все потеряно. Если только вы сделаете кое-что ради нас. Ради него.
— Нет, — сказала она. — Этот разговор не имеет смысла.
— Вы столько лет защищали его. Были всегда рядом, когда он нуждался в вашей поддержке. Мы просим только о том, чтобы вы в последний раз поддержали его. Сделайте это, и, возможно, вы спасете его наследие для истории. А может, и его душу, — настаивал Карл, с мольбой глядя на Нору. — Прошу, выслушайте меня.
Она тщательно обдумала его просьбу. Он говорил так искренне. Какие голубые глаза у этого симпатичного паренька! А сам рассудительный, серьезный! Вот если бы ей в молодости попался такой мужчина! Она бы за ним в огонь и воду пошла!
Медленно, с трудом Нора Адамсон добрела до ближайшего стула и села, задумчиво поджав сухие губы.
— Пусть кто-нибудь принесет мне на три пальца хорошего теннессийского виски в высоком стакане с одним кубиком льда, — сказала она, — а потом я вас выслушаю.
36
Когда-то, будучи совсем девчонкой, простушкой Лиззи Картрайт, Элизабет Адамсон услышала знаменитую историю про Мэрилин Монро, которую тогда не поняла. Белокурая кинозвезда появилась где-то на публике, может, перед солдатами, воюющими в Корее, и ее встретили шквалом оваций. Она восторженно рассказала своему тогдашнему мужу, Джо Димаджио, о том, как радовались десятки тысяч людей и с каким обожанием скандировали ее имя. «Ты даже представить себе не можешь, что там творилось!» — воскликнула она. И великий бейсболист из «Нью-Йорк янкиз» тихо произнес: «Могу».
Наконец-то до Лиззи дошел смысл этой истории.
Раньше никто не скандировал ее имя. Никто не аплодировал. Но сегодня миллионы людей — десятки, а может, и сотни миллионов — обожают ее.
Похороны обещают быть великолепными. Станут настоящим триумфом. Память о Томасе Адамсоне сохранится надолго, а ее собственное будущее засияет еще ярче. Элизабет знала, что благодаря силе духа, которую она проявляет на фоне слабости своего покойного мужа, они оба кажутся лучше, человечнее и доступнее. Ее мужество компенсирует его трусость. Его печальная кончина сдерживает ее амбиции. Даже после смерти Тома они остаются идеальными политическими партнерами.
Средства массовой информации сейчас неистовствуют, пытаясь добраться до нее. Но Элизабет не подпускает их близко, сохраняя дистанцию и достоинство. Тем самым только поддерживая ажиотаж вокруг собственной персоны, который, по-видимому, достигнет пика сегодня вечером.
Линдсей был прав. Когда все началось, он сказал, что Элизабет недосягаема. И непобедима.
Сегодня, через несколько часов после похорон, она объявит, что согласна выдвинуть свою кандидатуру. К концу недели заручится поддержкой Демократической партии.
А через пять месяцев она станет президентом Соединенных Штатов Америки.
Неприкосновенной.
Элизабет оглядела гостиную в жилой части Белого дома. Томми никогда здесь не нравилось. Он чувствовал себя не в своей тарелке, не верил, что находится в этом доме по праву. Она же полюбила это место, едва перешагнув порог. Восхищалась красотой здания и историческим прошлым. Обожала его роскошь и величие. А теперь все это принадлежит ей.