Гегель сегодня
I. Гегель сегодня? Гегель – и сегодня? Странно звучит, несоразмерно. Куда до него нашему сегодня? и что это сегодня ему? Пирамида Хеопса – сегодня. Система Абсолютного Духа – одна, и равна себе – ныне, и присно и вовеки веков. Она – Универсум, она абсолютно полна – не в общем и целом, а во всем, в мелком точно так же как в крупном, – полна до полного неправдоподобия. Она абсолютно связна, абсолютно внутренне обязательна: в неимоверном множестве ее частей, все до единой порождены по единым правилам и законам, и иными не могли быть, и любая мелкая часть предполагает целое и предполагает любую другую часть – именно такой, какою та и пребывает в Системе, на соответствующей ступени. Она – осуществленное всеединство. И потому, как на пирамиду Хеопса, на нее могут взирать сорок веков – или сто сорок – или наше сегодня – и не могут изменить ровно ничего в ее самодостаточном и самотождественном пребывании.
II. Что сущностно, wesentlich, содержит пирамида Хеопса как в себе и для себя сущее? – Мертвое Тело Господина. Не продолжится ли наша параллель? Занимаясь критическими очерками европейской антропологии, я пытался вглядеться в гегелевского человека – человека в Системе. Во всей классической метафизике Нового Времени судьба человека незавидна: созданный этою метафизикой дискурс обрел стойкое качество анти-антропологичности, и уже основатель дискурса Декарт совершил радикальное рассечение человека на Мыслящее и Протяженное, а в качестве «Трактата о человеке» представил описание механической машины, имитирующей его физиологические и психофизиологические функции. Но в Системе эта анти-антропологичность, третирование человека, достигают апофеоза – они тоже доводятся до абсолюта, как все главные качества Системы. Нет, человек тут не обделен вниманием! Система абсолютно полна, и ее вниманием пользуется всё, и это – самое зоркое внимание, не обходящее никаких мелочей. Весь и всецело, во всех своих измерениях, содержаниях, проявлениях, человек вбирается в Систему – закладывается в Диалектический Аппарат, где каждая мельчайшая его часть соответствующею формой Духа полагается, wird gesetzt, на соответствующую ступень Его диалектического самовосхождения. Соединяясь уже не по своим природным, а по законам Системы, части теперь образуют нечто новое – и, будучи образовано по отвлеченным диалектическим законам, это новое может быть лишь – Мертвое Тело.
Следующая черта еще очевидней: дискурс гегелевской Системы – дискурс Господства. Об этом сказано столько, что мы не будем сейчас тратить слов. Да, неостановимая поступь полагания, железно схватывающая, fassende, элемент за элементом реальности и неумолимо полагающая на строго им отведенные места в бараке Абсолютного Духа, – неоспоримо, что в этом проявляется и реализуется тяга к господству, которое, конечно, как и всё главное в Системе, стремится быть абсолютным: тоталитарным , на сегодняшнем языке. Этот тоталитаризм гегелевского дискурса двояк: он и внутренний, обращенный на себя, и внешний, обращенный на нас, на своего читателя. И сказанного уже достаточно для нашей не совсем шуточной параллели: Как в себе и для себя сущее, Система Гегеля содержит сущностно Мертвое Тело – и Господина (увы, живого). Как подобает научному рассуждению, мы обнаружили и сходство, и различие предметов.
III. Гегель сегодня? В нашем, российском интеллектуальном контексте? Для ответа надо взглянуть, чем был Гегель в нашем отечестве вчера. Масштабная историческая тема! а я пишу всего лишь экспромт в двух словах. Но история яркая, и тут уже многое встает из двух-трех исторических отсылов. Система вошла в историю русского самосознания разом и глубоко. В кружковой жизни 30-х – 40-х годов XIX в. ее автор был натурализован как Егор Федорович; и о том, что закрепился он всерьез и надолго, свидетельствует известное признание, сделанное заметно уже поздней: В тарантасе, в телеге ли / Еду ночью из Брянска я, / Все о нем, все о Гегеле / Моя дума дворянская … Далее минуем несколько поколений – и встретим Систему на фронте Гражданской войны, в красногвардейском отряде: жеребец в отряде назван был Тезисом, а кобыла – Антитезихою. Этим и ограничимся. Уже видно: русское сознание с крайней заинтересованностью потянулось к Системе и в немалой части охотно, податливо приняло гегелевский тоталитаризм; дворянскую эстафету трогательно подхватила Красная Армия – а затем и красная профессура. Напротив, Кант, представлявший, в крупном, весьма близкий мир мысли, но только представлявший его без малейшего тоталитаризма, с участностью и участливостью к своему читателю, пользовался стойкою неприязнью и жестоко третировался за то, что, как правило, куда резче было выражено у Гегеля. И, помимо многозначительных моментов интеллектуально-психологического свойства, в этом заключалась еще и определенная деформация рецепции , деформация в отношениях с классической европейской философской традицией. Ибо именно Кант, а не Гегель отвечает ее магистральному руслу, тому руслу, которое в своем значении вышло далеко за пределы философии и стало одним из краеугольных камней самой Европы – как, при всех слабостях, уникальной, незаменимой держательницы культуры и человечности. Меж тем как Гегель, при всем нечеловеческом величии Системы – и именно в этом своем величии – только гигантский флюс классической традиции. Флюс размером с пирамиду Хеопса.
Сюжет, в итоге, выводит к грустноватым, тревожным мыслям. В романе России с Гегелем сказались, как видно, те же черты отечественной натуры, что и в другом романе, куда более губительном, – в романе с большевиками. Незащищенность, или слабость, или подростковая незрелость (или того хуже, тяга, падкость?) перед волевым, властным навязыванием очередной Системы, перед тоталитарным дискурсом. Боже милостивый, во что это уже стало нам! - Вы говорите, Гегель сегодня? Жуткий тип. Весьма надеюсь, можно сегодня без него. И завтра. Изучать – да, и непременно, и тщательно. В рамках дисциплины: Онкология Духа.