Потомство — не от брака, то есть не от секса. Эту связь вымыслили мужчины нового времени, однако их первобытные предки куда лучше понимали, от чего понесла жена: от северного ветра, летучего семени или от танца при свете полной луны. Дети трех разных природ различались по силе и жизнестойкости. В воле одной только женщины было в те времена — зачать или не зачинать и кого призвать себе в помощь; мужское семя было поводом, а не причиной для награды, как заразная болезнь на самом деле не от микроба и поветрие — не от вируса, но кара Всевышнего за грехи. И разве не обнаруживается последнее теперь со всей очевидностью — нет дня, чтобы мы не побеждали новой, невесть откуда свалившейся на нас хворобы и напасти. А ведь — подумайте! — нет и не может быть ни одной части натуры, самой мелкой, которая целью своей имела несчастье и смерть.
Но тогда, может быть, нет и такой частицы, которая целью своей имела рождение и жизнь? Спартанцы и вообще греки, оправдывая свое «арете», говорили, что через семя старшего мужа юному передаются его храбрость и прочие нравственные доблести; женщина для того не годилась, возможно, и вправду, по своей инакой природе; хотя древние вообще ставили ее весьма невысоко. Одухотворенный сперматозоид ее не брал.
Болезни — от Бога: в назидание и устрашение. Но тогда и дети — от Бога: во имя радости и в знак единения, и не от семени мужа, не от похоти, не от плоти, но от благоволения Бога к жене они рождены. Любой из них, даже тот грядущий братоубийца, про которого прозорливо сказала Ева: «Получила я свое дитя от Господа».
Таков урок первой жены.
Ложна та цепь, что связывает начало жизни с рождением нового существа; ведь именно эти рождения порочно связаны со смертью и порождают смерть из себя самих; одни вытесняют других, потому что в среде людей действуют, как и прежде, жесткие законы звериной популяции, и никто их не отменял… И с малой, преходящей смертью лишь потому неразрывно творимое двумя наслаждение, что возникновение краткой земной жизни в итоге порождает смерть бесповоротную.
Как нет чистой и честной мысли помимо беспримесной радости помышления (ведь истинный философ думает не ради еды, не ради славы и бессмертия, не для угождения властям и забавы детям — а просто так, вне всяких обстоятельств), как стихи — то, что нельзя ни съесть, ни выпить, ни поцеловать, так не может быть истинной любви там, где с нее стригут купоны в виде уюта, экономии в хозяйстве, защиты, содружества и согласия взглядов — и в виде потомства. Нет любви не только там, где царит ненависть, но и в добром мире, ибо уж скорей родится она из пламенной ярости, чем из теплой дружбы и согласия.
Таков урок второй жены.
Для чего же тогда мужское семя изливается в женщину, для чего соединяются их вода и влага, для чего они умирают в упоении — одной смертью, но и двумя различными, исходящими из двух разных источников? Зачем просыпаются они вживе и разъединяются в тоске?
Так сделано затем, чтобы им владеть и покорять друг друга, держать в обоюдном плену и рабстве, но не покоряться обоим сразу никакой третьей силе, стоящей вовне. Так и раб Божий свободен от князя мира и всех мирских владык.
Почему ни одно животное не получает наслаждения от удовлетворения похоти — только покой и особенную сытость?
Потому что лишь людям суждено стоять в любви как единая крепость о двух башнях, как храм о двух стрельчатых главах.
Ни для кого и ни для чего не творят они любовь, кроме как для самих себя.
Это символ, и это урок. В малом круге проигрываются события круга великого. Ибо только в любви на грани потери и смерти — переходящей, перехлестывающей за эту грань, — может человек подняться на новую ступень; только принеся в жертву себя старого — возродиться новым.
И еще: только тем, кто разучился жить, страшна смерть; только те, кто пытается обыграть смерть в шахматы, теряют жизнь невзирая на выигрыш. Полный сосуд не боится быть разбитым и расплесканным; пустой ссыхается, как баранья шкура в зной.
Но как есть лишь одно земное рождение, так есть лишь одна земная смерть. Из лона женщины — в ее лоно. (Надобно снова родиться нам от Руах…) И есть только одно, что умирает при этом, — ложь о себе самом, и лишь одно, что родится, — истина.