Выбрать главу

Увидал он посреди белого, слепящего и неназываемого — куда белее и ярче снега на солнечном свету, и много безгласнее горного неба — некое колесо без спиц, оси и обода, а вращалось оно таким образом, что образовывало мерцающую сферу неописуемой красоты. От колеса во все стороны отлетали искры и свободно парили в пространстве; из таких искр, но куда менее ярких, состояла вся сфера, но в самой глубине ее был некий темный осадок. И незримый Голос, что исходил снаружи и одновременно коренился в нем самом, был везде и нигде, произнес:

— Сфера — это мир в совокупности ваших представлений о времени, пространстве и себе самих в пространстве и времени. Он един потому, что вы гипнотизируете друг друга своими иллюзиями. И мерцает, ибо вы отчасти сохранили свою самость. Это майя. Искры — люди, подобные крошечным осколкам стекла. Те, кто сумел вырваться и воспарить, на вашем языке именуются истинными, просветленными и совершенными людьми. Они уходят, избавляясь ото лжи, которой сами себя опутали; такое — долг и судьба всех без исключения. Когда уйдет даже последний из тех, что осели на дно сферы, майя развеется сама собой и сама по себе.

— Значит, когда-нибудь на земле останется один человек, — подумал наш странник.

— Нет, нисколько. Многолюдство будет сохранено — ведь и оно такая же иллюзия. Что получится, когда некто отразится во множестве зеркал, если не толпа?

— А кто отражается в нас? — спросил путник.

И получил ответ — настолько ясный, непреложный и самодостаточный, что на какой-то миг сам стал этим ответом. А как только прекратилось слияние человека со Словом, увидел странник себя как бы со стороны. Он был отделен от Колеса и стоял на пороге Крепости Странствующих, Вечной Шамбалы. Стояли по обе стороны порога двое Стражей, каждый из которых был подобен скале с высеченным на ней гигантским, во всю ее высоту, ликом, а посреди была развешена радужная завеса, похожая на снежную пыль, остающуюся в воздухе, когда сойдет лавина, только падала она бесконечно. И вот уже раздвинулись перед ним врата, уже Постижение готовилось обнять его, как мать, а Любовь — наполнить, как первый поцелуй уст желанной красавицы, и уже стал он в Постижении всем телесным миром, в Любви — единой душой человечества, только Дух оставалось ему принять, — как услышал он — не слухом, не сердцем и даже не душой, потому что не остается у блаженных ничего из хоть как-то причастного плоти, — но всем собою нечто нарушающее гармонию. То был тихий, безутешный плач ребенка, что остался ночью в огромном, пустом доме без людей, без света, без тепла и даже сам страх его покинул.

Понял странник, что это зовет его невеста.

— Жизнь простого человека подобна мгновенному пролету птицы, что с холода залетела в комнату с горящим очагом через одно окно и тотчас же выпорхнула в другое. Только что был день — и вот снова ночь, — так сказал ему первый из Стражей Ворот. — Долгая ночь объемлет краткий день и прячет его от глаз. Но самые сильные и упорные чувства остаются и тогда, когда полет завершен: они копятся на дне души и не рассеиваются, когда растворяется и воспаряет сама она. Ты же видел осадок в глубине шара.

— Притягивает меня этот плач снова к колесу, — ответил странник. — Дал я обещание утереть эти слезы — а где теперь найду я глаза, которые плакали?

Так говорил он, потому что о смерти невесты уже дано было ему знание.

Но услыхал он еще один голос: то говорил другой лик, и имел он черты Будды Ситтхартхи.

— Захотел я, — проговорил Будда голосом, похожим на звон тонких дождевых капель, падающих на серебряный диск, — остаться у порога, пока не войдут в блаженное Небытие, что есть истинное Бытие, все страждущие на земле. Жди этого часа вместе со мной: тогда исчезнет всякая скорбь, и эта — тоже.

— Что останется от любимой моей, если и скорбь ее растворится в небытии? — спросил странник. — Три года жил я рядом с ней в блаженной простоте и неведении, семь веков искал просветления. Как получилось, что первое перевесило второе?

— Ты ответил на свое вопрошание уже тогда и тем, что оговорился, — сказал Будда Ситтхартха. — Семь веков, сказал ты, — отчего же тогда не всю историю человечества? Великое и малое равны на весах вечности. Вся твоя жизнь состояла из поиска просветления; но в миге теперешнего твоего, жгучего отчаяния — та же жизнь, и в трех годах твоей земной любви уместилась вся твоя счастливая доля и всё счастье, что было тебе отпущено. Ты их не видел — ведь, по сути, все мы живем в Раю с завязанными глазами, и лишь смерть снимает эту повязку.