— Госпожа метрдотель, — повторил Леонард, — вас, по-моему, спрашивают.
Она выпрямилась и воткнула в боки оба кулака: в левом скомканная в шар тряпица, в правом — короткая швабра-окномойка.
— Шуты гороховые, — сказала она прочувствованно и даже как бы со слезой, — олухи Царя Небесного, иже в высех. Вам будто неведомо, что конца не будет или, говоря иными словами, он уже обозначен раз и навсегда — как та гавань на океанской карте, куда должны причалить все корабли? Сколько людей, столько и кораблей, сколько суден, столько и судов. У жизни, как у большой воды, нет ни начала, ни конца — только берега; в нее можно вступить, из нее можно уйти, но сама она остается и ждет всех жаждущих. Только одно нам троим утешение: стараемся все-таки не вхолостую. Когда не грузим, так хоть кренгуем, чтобы легко было дальше плыть без ракушек на днище.
Послесловие Белой собаки
Роберт Грейвс учил, что главная Тема древних гаэльских поэтов должна быть изложена в тринадцати частях с эпилогом: здесь, у себя, мы уже имеем аж пятнадцать. Однако поскольку пролог вполне можно зачесть в качестве эпилога, а Предуведомление Автора в любом своем качестве выходит за пределы допустимого, получается абсолютное соответствие старинным образцам — такое полное, что его не грех и чуточку подпортить. Как говаривал обо мне наш добрый царь Николай Васильевич, слог мой неровен до чрезвычайности: начну так, как следует в хорошем обществе, а кончу прямой и откровенной собачиною. Вот по этому случаю мы и повольничаем, а именно — попросту вынесем за скобки вроде бы достаточно пристойного романа послесловие, как уже проделали с предисловием, и на том упокоимся.
Итак, в нашей обширной и развернутой любовной притче остался практически незамеченным один важный аспект.
Агапэ спокойно вырастает из семьи, дружбы двух интеллектов, нежности к другому или другим (я имею в виду деток), из секса… Но никогда — из преображенного эроса! Ведь истинный эрос — метафора пути к божеству, вопроса и ответа, смерти и возрождения. Это почти молитва или равно ей. (И вообще конец света: ведь хотя женщина и есть живое воплощение финализма, для того, чтобы кончить, ей нужен мужчина.)
Мы уже упоминали, что в этом плане эрос есть конкурент Церкви, которого она пытается обезвредить — по большей части не из корыстных целей (и слава Богу), а видя в нем необузданную и мало понятную природную силу. Животный Инстинкт, который они противопоставляют человеческому Разуму вместо того, чтобы поставить с ряд с великой дологической Интуицией.
Но есть и еще одно явление того же порядка, своеобразный близнец Эроса как амбивалентной смерти-рождения: Театр, точнее — Трагедия.
Какую цель преследовали Великие Дионисии и Элевзин? Дать человеку пережить катарсис, то есть вместе со жрецом и актером пожертвовать собой и умереть во имя возвышенной цели, чтобы иметь возможность жить дальше в энтропийном, разрушающем личность мире. Платон не зря ополчился на поэтов в своей «Республике»: он чаял, что в идеальном государстве сама жизнь будет поэтическим творением и трагедией — не в плане катастрофического конца, как мы понимаем ныне это слово, но в смысле полноты, истинности и достойного завершения.
Смерть — танец, смерть — театр и смерть — всегда очищение: эти знаки накладываются на нее в сей бренной жизни, но взяты они человеком из той сферы, где ее преодолевают.
Театр подозрителен церкви не бесстыдством, не культом артистического разврата — это преходяще; не тем, что это псевдожизнь, которой можно заиграться, — это лишь одна из ряда житейских опасностей, хотя не такая уж повседневная; но тем, что, умерщвляя и тут же воскрешая, он конкурирует со святым крещением.
Истинный смысл нашей жизни — то, что сценарий ее уже предопределен, но в его исполнении и адекватности замыслу великого автора должна быть проявлена наша свобода воли. Каждый из нас по мере сил, возможностей и понимания исполняет свою личную трагедию дель арте внутри всеобщей.
Чью же роль исполняет каждый и всякий человек?
Ну, вы спросили!
Роль Совершенного Человека.
И ведь сам Иегошуа Га-Ноцри был наилучшим актером своего миракля. Недаром вся его видимая жизнь как бы сама собой сложилась из таких весомых сакральных символов, что господин Юнг счел ее вымышленной с начала до конца… Но нам нравится воображать, что произошло противоположное: идеальное следование сценарию, тому Божественному замыслу, который своими отдельными знаками (рождение сильного и слабого двойников, смерть в окружении Двенадцати, жертвоприношение Авраамово) пытается проявиться на протяжении всей библейской и коранической истории человечества.