Дима смотрел как огорченная маленькая сова и казался таким смешным, что он не удержался и улыбнулся.
— У меня нет бессмертной души и нет совести, но теперь я чувствую, что снова схожу с ума, Дима. Так электрон слетает с орбиты: то, что случилось один раз, может повториться. Это опасно для школы.
— Я не понимаю, Геннадий Евгеньевич, — сказал он очень жалобно.
— А тебе не надо ничего понимать. Просто слушай и запоминай.
Дима
Он дал мне иголку в прозрачном пакете и сказал: если ты увидишь, что я веду себя странно, что я делаю что-то не так, сломай ее, не вынимая из пакета. Носи всегда при себе.
Я сказал: а как я пойму, что вы ведете себя странно?
Он сказал: догадаешься. Только не зевай.
Я не понял, что он имеет в виду, а иголку положил в нагрудный карман тенниски и всегда носил с собой: и в лес, и на речку, и в школе, конечно, она была со мной. И это оказалось очень правильно.
Потому что когда через несколько недель он собрал всех детей в классе, положил перед собой на учительский стол свое страшное оружие и начал им втолковывать, что на самом деле они — фантомы, порождение информационной флюктуации, не живые дети, а призраки…
Тогда я сломал иголку, хоть руки у меня вспотели и тряслись.
Он сразу же осел. Но нашел еще в себе силы встать, улыбнуться, сказать, что урок окончен; он нашел в себе силы выйти в сторожку, чтобы дети его не видели, и только тогда упал.
Глаза у него сделались совсем белые. Он закрыл их, чтобы я не пугался, и сказал: ты успел, спасибо.