Геккель посмотрел на Галля. Тот стоял красный, как рак, облизывая пересохшие от волнения и негодования губы. Учёный счёл переживания ассистента родственными своим чувствам. Сейчас он на рубеже величайшего открытия или плачевной неудачи, способной привести к краху научную карьеру. Возвращение на родину станет не возможным. Там ждёт профессорское призрение, злобные газетные пасквили дилетантов-писак, ведь завистники утверждают, что последние сорок лет после «Естественной истории мироздания » он не создал ничего, заслуживающего внимания, все его последующие произведения – популярные книжки для безусого юношества. Для Геккеля не существовало мнения важнейшего, чем мнение учёных. Его мир состоял из профессоров, доцентов, бакалавров, ассистентов, может быть студентов и неопределённой публики, приходившей на его выступления и покупавшей его сочинения.
Геккель велел Джо, самому безучастному из всех троих на галерее, пройти в вольеры и собрать в губку выделения одной из текших орангутангих. Джо, громыхая тяжёлыми ботинками, поспешил вниз по лестнице, а Геккель и Галль некоторое время наблюдали за спящими естественным сном орангутангом и медикаментозным – девушкой.
Джо вернулся, неся обильно смоченную губку. Запах от губки распространялся столь насыщено, что чувствовался даже на галереях. Геккель достал из резиновых брюк платок, смоченный одеколоном и приложил к носу.
Почуяв запах самки, орангутанг оживился, встал на задние лапы. Чёрным носом он жадно втягивал воздух. При приближении Джо зверь прикинулся равнодушным, с деланным спокойствием наблюдал, как тот подошёл к девушке и, стянув ей трусы до колен, смазал половые губы выделениями орангутанихи. Девушка заворочалась, ручеёк слюны появился в углу её рта.
Джо вернулся на галерею, а зверь вприпрыжку с неясным ворчаньем прошёлся вокруг стола. Схватив губку, орангутанг выдавил остатки её содержимого на пол и отбросил далеко в сторону. Потом он впрыгнул на стол и принялся обнюхивать бёдра и живот Иммы, те места, которые смазал Джо. Член примата заметно увеличился, достиг полной величины. Вдруг зверь схватил Имму когтями за плечи и стал делать то, чего давно ожидали от него учёные.
Франц вцепился руками в перила галереи, глаза его застилали слёзы. Он боялся, что гигантский член примата прорвёт свод влагалища Иммы и вмести с ним мировая наука, потеряют её навсегда. Зверь пыхтел, сопел, густая слюна его текла на лицо Иммы. Она издавала глухие звуки, ворочалась. На миг показалось, что Имме доставляют удовольствие движения орангутанга, она вдруг громко вздохнула, пару раз подалась навстречу члену примата, но вскоре страдание исказило её лицо. Имма закрутила головой, закричала: «Нет! Нет!». Руки и ноги её конвульсивно пытались вырваться из фиксаторов. Зверь кончил. Обильная жёлтая сперма текла из влагалища девушки по её бёдрам.
Геккель весело оглядел Франца и Джо, потёр руки и распорядился вернуть орангутанга в клетку, а девушку отвезти в одну из комнат предназначенную под лазарет. Сам учёный прошёл на веранду сделать несколько записей.
Франц и Джо спустились в лабораторию. Джо насвистывал опереточную мелодию, слышанную им пятнадцать лет назад, когда последний раз сидел в театре. Сердце Джо билось в унисон геккелевскому. Душевные силы Франца уходили на поддержание бодрой солидарной маски, в душе он искренне проклинал Геккеля, Джо и саму науку. Наблюдая за бесчеловечным экспериментом Геккеля, Франц вдруг в яркой вспышке мысли одновременно понял и почувствовал, что выбранная им профессия не для его нервов. Стало очевидным, что исключительно тщеславие и безденежье загнали Галля в комнату одержимого старика. Но почему именно к нему? Почему на стезю зоологии, а не скажем ботаники, ветеринарии или минералогии? Об этом Галль не успел подумать, ему пришлось вместе с Джо распустить ремни фиксаторов, поднять спавшую Имму подмышки и переложить на привезённую каталку. Орангутанг сидел на полу, глухо рычал, вокруг его рта сложилась необычная скорбная складка, словно он раскаивался в содеянном или горевал об Имме, которую увозили от него.
Когда каталка с Иммой двинулась, зверь с пронзительным повизгиванием, вприпрыжку на трёх лапах поскакал за кортежем. Если бы он был человеком, Франц вызвал бы его на дуэль.
К вечеру Имма пришла в себя, села на кровати и улыбнулась разноцветным птицам, певшим за окном. Полуметровая игуана замерла на дереве, кончик полосатого хвоста неторопливо ходил из стороны в сторону, чешуйчатая кожа отливала ультрафиолетом, а подвижный двойной язык стремглав вылетал из развёрстого рта нацеленный на множество трепыхавшихся во влажном воздухе мелких крылатых. Франц, сидевший у кровати Иммы спросил, как она себя чувствует. Девушка отвечала что хорошо. Она помнила, что пошла кормить животных, Джо и Франц сопровождали её, потом ей вдруг сделалось дурно, она потеряла сознание. Имма ощущала боль внизу живота, из её лона выделилось немного крови. Девушка сочла это за признаки нормально развивающейся беременности.
Галль сообщил Геккелю, что Имма ничего не помнит. Учёный удовлетворённо хмыкнул и разрешил Францу с Иммой погулять по берегу моря. На прибрежной полосе молодые встретили Джо, занимавшегося китайской гимнастикой. Плавные вращательные движения его чередовались с резкими поворотами, бросками. Джо широко расставил ноги, присел, укрепившись в песке как дерево. По широкому лицу его катил пот. Франц и Имма некоторое время наблюдали за гимнастом. Франц осторожно обнял Имму, но так чтобы не заметил Джо.
Беременность Иммы протекала лучше, чем предполагал Геккель. Она не жаловалась ни на тошноту, ни на головокружение, ни на отсутствие аппетита, столь характерные особенно для первой беременности. Живот её округлился, выпятился, пупок набух, высунулся наружу воловьим глазом. Подкожные вены на бёдрах сделались заметнее, ареолы сосков ушли в ширину, в белках глаз появилась небольшая розовизна, но глаза не желтели, оставались ясными и подвижными. Есть ли на лице пигментные пятна, столь портящие европейских женщин уже на четвёртом после зачатия месяце, не позволяла судить смуглая от природы кожа. На первую полученную у Геккеля зарплату, выдавал её сотрудникам всегда он сам, девушка приобрела швейную машинку. В свободное время она шила платьица и распашонки для будущего младенца. Неужели получилось, недоумевал Геккель. Он боялся радоваться, торопить изменчивый успех. Почти ежедневно он вызывал Имму в стерильную комнату лаборатории, стены, пол, потолок и предметы в которой тщательно обработали формалином и хлорпикрином, и, приложив стетоскоп к сферическому животу беременной, внимательно выслушивал плод. На шестом месяце он уже различал сердцебиение младенца, на седьмом – сама мать чувствовала, как новая жизнь колотит внутри неё ножками, Геккель был уверен, - что лапками. Он забросил все другие эксперименты, казалось, вся его жизнь сосредоточилась на Имме. Он искал любой предлог, чтобы встретиться с ней. Если она убиралась в вольерах, он оказывался рядом, чтобы проверить состояние животных, покопаться в их помёте, поискать глистов. Найдя какую-нибудь извивающуюся бледную аскариду, Геккель извлекал её из навоза пинцетом, показывал Имме и долго рассуждал, какие следует применить лекарства, чтобы вылечить животное. Аскариду бросали в почковидный эмалированный лоток, который нёс за профессором Франц или Джо, потом относили на веранду, где любил трудиться учёный. На веранду опять вызывалась Имма, и Геккель подробней рассказывал уже не только о лечении гельминтозов, но и червях вообще. Раскрывались иллюстрированные книги, две головы, седая и чёрная, как смоль, склонялись над монографией. Имма узнавала об анатомии , физиологии и жизненном цикле кольчатых и ленточных. Щёки Иммы пылали, Геккель заглядывал ей в глаза поверх очков с толстыми стёклами в роговой оправе. Когда Имма отдыхала, если Геккель не слышал стука её швейной машины, он заходил к ней в комнату, справлялся о её здоровье. Знакам внимания старика не было конца. Он повысил Имме зарплату, следил, чтобы она ела больше белковой пищи, поутру посылал её цветы. Сталкиваясь с Иммой в коридорах, Геккель быстрым взглядом всегда соскальзывал с её лица на выпуклый, топорщащийся бугром живот. Имма решила, что босс в неё влюблён. В уме она сравнивала Геккеля и Франца. Геккелю она поставила диагноз богатого чудака. Может быть, она и устроила бы с ним счастье, если б раньше не дала слова Францу. Имма не могла подличать.