Он охранял Мэй, когда она «гостила у своего сиятельного брата», и лишь недавно ей удалось добиться, чтобы Чжэ так же беспрепятственно пускали в родовой особняк Чань.
— Молодой человек! — рассержено воскликнул доктор Женьчуа. — Немедленно закройте дверь, здесь стерильно!
Из-под маски слова его звучали гулко, но вполне различимо. На лице пациентки — одной из дам бабушки Юэ — чье тело было ниже шеи обезболено иглоукалыванием, отразилось живейшее отвращение.
— Простите, — Чжэ опустился на одно колено. — Принцесса Мэй! Вас немедленно вызывают во дворец.
— Сейчас, Чжэ, я приду, — Мэй постаралась сохранять спокойный тон: еще не хватало, чтобы этот малолетка, на год моложе нее, видел, как она перепугалась. — Погоди немного.
Чжэ поклонился и послушно задвинул створки за собой.
— Ну, — сказала Мэй, — давайте уж закончим, доктор.
— Я справлюсь и без тебя, дорогая, — покачал головой Женьчуа. — Зашью, и все. А потом ты залечишь.
— Нет уж, — сказала Мэй. — Ничего там срочного нет. Давайте уж…
— Ну и упрямица, — покачал головой доктор Женьчуа, пряча улыбку. — Вся в вашу почтенную бабушку, благослови ее небо.
Мэй поджала губы и склонила голову. Она не любила бабку, и еще меньше любила, когда их сравнивали. Но что делать?
«Вот когда Лин изменит этот порядок и сделает так, чтобы наследниками клана могли становиться девушки, уж я и им покажу, — мстительно думала Мэй, подавая Женьчуа марлевые тампоны. — Правда, он говорил, что это еще не скоро… все равно покажу! И дядюшке Сыме покажу!»
Мэй знала, что все это так, пустые мечты. Если бы не заступничество сводного брата Лина — бывшего кровного врага — ее бы и вовсе не выпускали из дома. Или продали замуж какому-нибудь богатому старику, прельстившемуся императорской кровью.
Мэй еле сдержала слезы.
Случайная реплика семейного врача, желавшего, как лучше, испортила ей настроение коренным образом.
«Прекрати! — сказала себе Мэй. — У тебя на руках больная, о ней и думай!»
Они закончили быстро: минут через пятнадцать. Однако у входа в особняк уже нетерпеливо топтались шестеро носильщиков — одна пара запасная — с небольшим парадным балдахином. «Его величество небесный император оказывает высокую милость…»
Интересно, что случилось во дворце? Опять приехал кто-то из владык провинций, и Лину потребовалось продемонстрировать действие философского камня?..
Мэй оставалось только сполоснуть руки, накинуть верхний халат попраздничней — одна из бабкиных дам недовольно поджала губы: сейчас лекцию прочтет, что когда меняешь верхний халат, нужно менять и нижний тоже.
Не дожидаясь этого, Мэй приказала старухе принести новые заколки, а когда та повернулась, чтобы выйти, показала язык сложнейшей прическе с девятью шпильками. У самой Мэй — ее старые детские косички, на самой грани дозволенного: «Как можно, молодая госпожа, вам почти четырнадцать…»
Дожидаться тетки с заколками обратно Мэй, естественно, не стала. Вприпрыжку выскочила из городского особняка Чань (кстати говоря, заново выкупленного два года назад у семейства Ликай благодаря пожалованным Императором средствам), взлетела в паланкин, пока тот еще был на плечах носильщиков. Те только крякнули одобрительно: носить Мэй они привыкли.
Все, что угодно, какие угодно кризисы и даже этот ужасный Ченьюй Бо — лишь бы не здешние темные коридоры и не душная атмосфера!..
До дворца было недалеко, но все-таки, пока ее несли, Мэй опять вспомнила слова Женьчуа, и жалость к себе снова полилась сплошным потоком.
Ну как так: она, в одиночку пересекшая пустыню и одолевшая столько чудовищ, сколько им и не снилось, должна сидеть на унылых трапезах среди женщин клана и выслушивать бабкины наставления?.. Ужас. И ведь не спастись. Не послать все к дьяволам семи преисподен Яньвана[8] и не сбежать: как раз потому, что она тоже обещала Лину помогать тут. Да и как люди ее клана без нее? Этот безмозглый Сыма всех вконец замучит, если она, Мэй, не будет хоть немного влиять на деда. Дед ведь ее любит. И бабушка Лоа…
…Когда двадцать четвертую принцессу императорского дома Син вручили семье, ей было год и три месяца от роду. Самый подходящий возраст, считали медики, чтобы отнять дитя от материнской груди. Обычно императорские отпрыски возвращались в лоно своих родов раньше, но здесь был особый случай…
«Ах и ах, — качали головой дамы жены главы клана, госпожи Юэ, — какая жалость! Сколького мы ожидали от госпожи Шун, и как жаль, как прискорбно жаль». «Не красавица», — подводили вердикт поджатые узкие брови госпожи Юэ.
И в самом деле — не красавица, уже ясно. Слишком крупная для своих лет, ножки слишком большие, кожа не особенно бела, глаза меньше чем следует, волосы не такие густые, и еще тридцать три тайных несовершенства находили дамы госпожи Юэ в единственном ребенке Чань императорской крови.
Никакого сравнения с матерью, первой красавицей клана, которая сумела своим изяществом и добродетелью так приклонить к себе сердце императора, что он не пожелал расставаться с ней даже после начала беременности.
А черноволосая малышка гулила на одеяльце, играясь с игрушечной пандой. В пути она уже привыкла к кормилице и не просилась снова к материнской груди.
Да что там, император и до сих пор не расстался с госпожой Шун, хотя по традиции их последующие дети уже не могли бы наследовать трон.
— Будем работать с тем, что есть, — вынесла вердикт госпожа Юэ. — Волосы — обрить, в кожу головы втирать яйцо и пальмовое масло. Лицо — будем отбеливать. На свет не выпускать. Ножки — перебинтовать.
С тем она отвернулась, чтобы уйти, а дамы с бинтами приступили уже к девочке, как вдруг их растолкала матушка Лоа.
Старая она была, матушка Лоа. Сгорбленная, что твой стручок. Но голос у нее был зычный, звонкий, молодой, и глаза тоже смотрели по-молодому цепко.
— Ишь чего выдумали! — воскликнула она. — Одну девочку мне тут изуродовали, и с дочерью ее так же хотите? Не родилась красивой, вырастет сильной. Кыш, кыш, дурищи! Ни к чему это ей. Я ее всему, чему надо, выучу, а не вашим глупостям…
Губы госпожи Юэ сжались еще сильней.
— Как угодно, тетушка, — склонила она голову и вышла прочь из крохотной спальни. А за ней утянулись и все дамы.
Так бабушка Лоа стала учить малышку Мэй всему, что сама знала: алкестрии, врачеванию, борьбе и прочему понемножку. Ох как много мудрости накопилось за свою жизнь у бабушки Лоа, тетки нынешнего главы клана Байши, принцессы императорской крови.
Такова судьба всех синских принцесс.
Их может взять в жены только один из их братьев или дядьев императорской крови — что редко случается, учитывая вражду между кланами. Любой другой брак станет унижением. Если они не овладевают полезными искусствами или не заводят себе влиятельных любовников среди собственных же родичей — так и жить им высокородными и бесполезными приживалами.
Но бабушка Лоа не такая. Она сумела смириться и извлечь выгоды из своего положения.
Хотела бы Мэй так же…
Нет, Мэй не хотела так же. Мэй хотела по-своему.
Мэй оборвала поток бесполезных мыслей: от них только к горлу подкатывал ком, и дышать становилось тяжелее. Очень вовремя: носилки уже опускали перед западным входом в Очарованный дворец. Подняться на три яшмовых ступени; далее пятью коридорами — Западных бамбуковых листьев, Рассветной радуги, Побед генерала Чжоу, Полуденных теней и Янтарным — к павильону Алмазных Рос. На самом деле это не павильон, просто красиво убранная комната с выходом на террасу. Император Лин использует ее для конфиденциальных бесед, потому что прежде там были любимые покои его матушки в ее бытность императорской женой…
Матушка нынешнего императора, светлейшая Айли Яо, давно ушла в небесную страну. Матушка Мэй жива до сих пор, по-прежнему живет в Очарованном дворце; Мэй бы нужно сочувствовать Лину, но вместо она давно уже свыклась с мыслью, что завидует ему.
В этой части дворца не было слуг, что означало: у Лина строжайше секретное совещание. Может быть, на нем Ланьфан даже снимет маску.
8
Яньван — владыка подземного мира. Как и Аместрис, Син не слишком религиозная страна; вера в богов и духов является, скорее, суеверием… ну и надо же чем-то божиться!
NB: представление о том, что Аместрис не является религиозной, базируется на замечании Аракавы о том, что там нет христианской религии (во всяком случае, как государственной), и на отсутствии упоминаний иных религиозных символов/обычаев/культов — кроме регионального летоизма.