Трудно было привыкнуть к просторам России. В самом центре страны, пересекая пространство всемеро больше, чем от Тель-Авива до Хайфы, они практически не видели городов и поселков. Поезд несся с невообразимой скоростью. Станции проносились мимо окон за секунды, перпендикулярные полотну автодороги мель-кали серыми лучами на белом фоне. Березовые стволы сверкали как бенгальские огни. Дальние синие леса плавились под низкими темными облаками. Бешенно плясали за окном провода. Редкие бесцветные и однообразные деревни уносились одна за другой назад, словно поезд шел по чудовищному кругу.
В вагоне было чисто и тепло. Никто не орал по мобильному телефону, не пере-крикивался через весь вагон и не хохотал безо всякой причины. Разговоры были слышны только собеседникам. Никто не ел пахучую питу, торопливо запихивая ее в рот двумя руками и не пил колу из горлышка бутылки, отрыгивая и радостно обводя при этом пассажиров счастливым взглядом. Все это выгодно отличало рус- скую публику от израильской. Это были скорее парижане, чем тель-авивцы.
Точно так же, как в лондонской и парижской подземках, почти все что-то читали.
Петербург заявил о себе циклопическими черными заводами, унылыми производ-ственнными строениями. Потом пошли типичные для любой столицы микрорай-оны пригородов, после которых действительно появился Париж, в котором, одна-ко, было что-то ущербное. "Тут нет или почти нет мансард, уловила Батья мысль мужа. - Во всяком случае, нет мноэтажных мансард. А потому город выглядит таким приземистым." "Если вы позволите вам пояснить, неожиданно сказал им на иврите молодой человек из кресла через проход, когда строился дореволю-ционный Петербург, царь не позволял возводить здания выше своего Зимнего дворца. Кроме того, все дома должны были выходить фасадом к Неве. Купец Кикин за нарушение этого указа был бит кнутом в назидание прочим. Так его палаты и стоят, единственные, задницей к великой реке по сей день..." "А вы..." "Я петербуржец, - пояснил он. - Из местного отделения Еврейского конгресса. Мы усиленно учим иврит и всегда рады попрактиковаться." "И когда собираетесь на родину?" - обрадовался Давид. "В Израиль? Никогда, - весело ответил юноша, укладывая молитвенник в сумку. - У вас мне делать нечего. Я еврей и не хочу, чтобы меня где-либо презирали за то, что я русский. У меня есть своя родина - Россия. Тут мы молимся так, как нам нравится, и говорим между собой на иврите, но работаем на родном языке и получаем наравне с русскими. В современном мире евреев дискриминируют по национальному признаку только израильтяне и арабы. Леhитраот, хаверим... Добро пожаловать к нам!"
***
Гостиница оказалась прямо напротив вокзала, по ту сторону просторной, вполне парижской площади со странным обелиском в центре. Тут было холоднее, чем в Москве, но совсем не скользко. Они шли по мелкой грязи, покрывавшей мокрые черные тротуары. Носильщик толкал перед собой тележку с их чемоданами среди густой заснеженной толпы. В холле им навстречу тут же поспешил портье, в миг оформил номер и послал служащего проводить туда гостей.
Из окна был вид на серые задворки, брандмауэры, покосившиеся заборы. Но среди всего этого безобразия светлел ярко-белый каток, по которому носилась стройная фигуристка в синем сияющем костюме с блестками. Над коричневыми крышами, висели клочьями темные облака.
Давид набрал номер телефона Сергея и Лидии.
"Как фамилия Алекса, о котором вы мне рассказывали? Ну, который у нас будто бы на секретной работе?" "Александр Беккер, а что?" "Ничего. Попробую его разыскать. Ваш рассказ остался у меня в памяти. Вдруг я ему окажусь полезным?.."
***
Эрмитаж показался им богаче Лувра и Версаля. Во всяком случае, менее много-людным и более ухоженным. Заказанный в гостинице ивритоязычный гид был ловким парнем, знавшим о Петербурге и петровской России практически все.
Давида поразило величие страны, которую словно заново породил этот город - преобразил из азиатской Московии в европейскую империю. После Сены и Темзы морской простор Невы подчеркивал величие России по сравнению с Францией и Англией. В отличие от Москвы, Петербург символизировал равенство российской и европейской культур. По этому городу, как по Лондону и Парижу хотелось просто ходить и ходить, произвольно сворачивая с улицы в улицу. Гид пояснил, что символ города - трезубец Нептуна. И три прямые магистрали великого города сходились к золотому шпилю Адмиралтейства, возникавшему поэтому в поле зрения достаточно часто. Это не давало заблудиться в огромном городе. На Дворцовой площади гид долго водил своих гостей вокруг Александрийской колонны, рассказывая, зачем и как строили из цельного камня этот столп и постамент-волну, на которой стоял памятник Петру Великому, Медный всадник. Николай первый был на вставшем на дыбы коне - единственная в мире конная статуя на двух крохотных опорах-копытах. Дла этого всадник был пустотелым. Между царями высилась громада богатого Исаакиевского собора, который "мешал пустоголовому царю догнать полноголового" - такова была структура памятников и репутация этих правителей России в глазах современников. Днем бесконечным каскадом впечатлений следовали музеи, а по вечерам чередой шли бесчисленные спектакли в богатых театрах. Гид был отличным синхронным переводчиком, подражал интонациям драматических актеров и даже тихонько пел на иврите вместе с тенорами и басами в Мариинском театре.
И все это Наташа сменила на...- думала Батья. - Как можно?.. А что и на что сменим мы, если нас вынудят покинуть свою страну?..
***
"Как зовут твоего гения? - не слезал Давид со своей непостижимой догадки. - Не Алекс, случайно?" "Алекс, а что? - у Мирона сел голос. - Ты же никогда не интересовался?.." "А теперь вот интересуюсь. Нельзя? А фамилия его не Беккер ли, случайно?" "И что теперь? - Мирон обиженно сопел в мобильник. - Я тебе больше не нужен? Ты для этого поехал в Россию?" "Поехал я не для этого, но ты не зря так изумлялся моей интуиции. Короче говоря, я вычислил твоего Беккера. Только вот зачем ты мне сказал, что он в Израиле никто? Он у нас, оказывается на престижной секретной работе и очень даже преуспел. Я не знаю, кто босс Беккера, но мне бы на его месте очень не понравилось, что он имеет с нами дело. Что ты думаешь по этому поводу, а?" "Тут ты можешь быть совершенно спокоен, - наконец, пришел в себя Мирон. - Я достоверно знаю, что он не только не работает по специальности сейчас, но и никогда не был при каком-то деле, не считая этих фокусов с теплицами и стипендиями. Работает таким-то агентом в такой-то фирме и ровным счетом никому как инженер не интересен. Если этот факт - секрет для твоих новых российских визави, то это их проблемы. Ты что, побывал в таком-то институте?" "Наоборот. Я узнал, что нам лучше иметь дело с Беккером, чем с его бывшими коллегами - обычными надутыми импотентами вроде наших и амери-канских. Так ты ему за все про все обещал тысячу долларов в месяц?" "Он сам поставил такое условие. И что?.." "Ничего... Тысячу, так тысячу." "А как теперь я?" "Что ты так всполошился? В конце концов, ты пока в этот проект и шекеля своего не вложил. Что тебе терять? Сиди и жди." "А откуда же ты узнал?.." "Случайные встречи, воспоминания чужой молодости, Мирон. Аль тид'аг - не беспокойся. Шалом."
***
"Здесь Петр Великий проводил свои знаменитые первые ассамблеи, дождался, наконец, гид окончания разговора с Израилем. - На этих балах-совещаниях про-верялась пригодность самых высокопоставленных лиц. Главное правило гласило: говорить не по бумажке, а своими словами, дабы дурь каждого была видна всякому..."
"А когда ты соберешься в Израиль? - агрессивно перебил его Давид. В последнее время ему без конца встречались евреи, твердо отказавшиеся от самой мысли об алие - восхождении на родину. - Или тебя тоже Россия устраивает больше?" "В Израиль? - снял очки гид. - Я предпочитаю путешествовать транзитом. Без переса-док." "Без... чего?" "Простите... я сверюсь со словарем... Нет, я сказал правильно." "Правильно на иврите, но непонятно по сути." "А! Я понял. Так вот. Сегодня из Израиля евреи бегут в Канаду, Америку, Чехию, Германию. И я хочу в Прагу. Накоплю доллары, куплю там домик. И поселюсь. Зачем же мне для этого пересад-ка в Израиле?" "Алия, - строго сказала Батья, - сегодня намного превышает иери-ду. Ежегодно приезжает..." "И прекрасно. Это не мои проблемы. Только я бы на вашем месте поинтересовался, кто приезжает, и кто уезжает. Приезжают беженцы с липовыми еврейскими документами, те, кому на родине жрать нечего, а на вашу страну наплевать. А уезжают чистокровные евреи в любом поколеньи, которые стремились к вам всей душой, те, кто ради воссоединения с вами бросил все, те, ради кого ваша страна собственно и создавалась.. И, спустя несколько лет, именно им с вами оказалось очень неуютно. Те, кого я встречал в Чехии, вас вспоминают с ужасом и отвращением." "И ты будешь нас с Батьей так вспоминать? За что? Мы тебе мало платили?" "Я вас вообще вспоминать не буду. Я живу пока не в вашей, а в своей стране, работаю. Вы мне за это платите. Каждый из нас на своем месте. Если мне сегодня в Чехии нравится больше, чем в России, то это мой каприз свободного гражданина мира, без навязанных мне идеалов, корней и принципов. Разонравится - вернусь. Ради этого у нас и произошла контрреволюция. Она породила не совсем то, что меня устраивает, но дала мне право выбора места под солнцем." "Знаешь, сколько олим процветают в своей еврейской стране? Кстати, ты сам бывал в Израиле? Или судишь о нем по словам неудачников?" "Бывал. Встречал и тех, и других. Здесь тоже многим евреям стало хорошо. И русским. И азербайджанцам. А мне тут хуже, чем мне же в Чехии." "Далась тебе эта Чехия! Бывали мы и там. Куда ей до Израиля!" "Возможно. Только мне в Праге понравилось больше." "А голос крови? Ты же еврей?" "По всем обозримым линиям." "Так твое место у нас!" "Нет, господа! Вы заняли там и свое, и мое место. И меня вы на мое законное место на исторической родине никогда и нипочем не пустите. Здесь я еврей и этим горжусь. С тем и перееду в Прагу. А ваши бывшие земляки, после многолетнего общения с вами - законченные антисемиты. Я не хочу становиться юдофобом. Ладно! Итак, Петр Великий считал, что любой государственный чиновник должен прежде всего знать то дело, на которое он царем поставлен... Вы не слушаете?"