— Не желаю я быть реалистом, — окрысилась на брата Гел-Мэлси. — Мы — детективы, и мы не позволим кровожадным дикарям убивать невинных людей.
— У тебя есть план, как его спасти? — спросил Мавр.
— Пока нет. Но будет, — решительно заявила глава сыскного агентства.
ГЛАВА 9
Пленник умрет на рассвете…
— Мы принесём бледнолицего в жертву, — сказал Изогнутое Копыто.
— Совсем недавно ты утверждал, что в жертву нужно приносить карлика, — возразил ему Сын Водосвинки. — Этот парень — не карлик.
— Когда он сидит, его вполне можно принять за карлика, — упрямо набычившись, заявил колдун.
— Если следовать этой логике, то в жертву, скорее, нужно принести тебя, — завёлся вождь. — Мне тоже не нравится бледнолицый, но даже когда он сидит, он всё равно на голову выше тебя.
Возмущенный до глубины души колдун вскочил на ноги, непроизвольно вытягиваясь в струнку. Желая казаться выше, он даже приподнялся на цыпочки.
— Ни для кого не секрет, что ты завидуешь моему более высокому положению в племени, но я не думал, что ты способен в столь критический для племени момент ставить свою личную неприязнь выше интересов Детей Ягуара, — брызгая слюной, закричал он.
Pост для Изогнутого Копыта был его самым уязвимым местом. Терзаемый комплексом Наполеона, колдун-недомерок компенсировал недостаток сантиметров безгранично раздутым самомнением и жаждой власти, достойной мелкого латиноамериканского диктатора. Смотреть на большое сильное тело Сына Водосвинки было для Изогнутого Копыта сущим мучением. Каждый раз колдун с большим трудом подавлял желание оторвать вождю голову или, по крайней мере, ноги.
Завидуя вождю наичернейшей завистью, Изогнутое Копыто находил утешение в том, что донимал его бесконечными нудными дискуссиями, в которых почти всегда побеждал. Спокойному и здравомыслящему Сыну Водосвинки было лень тратить время на бессмысленные споры, и он старался под любым предлогом как можно быстрее отделаться от докучливого оппонента.
— В интересах племени — вернуть статую бога-ягуара, а не пытаться выдать абсолютно нормального парня за карлика, — разозлился вождь. — Или, по-твоему, у богов нет глаз, и они совсем не соображают, какую жертву ты им подсовываешь? Может, ты считаешь Божественную Пару Косаана и Уичаана полными придурками?
— Ты осмелился нанести оскорбление богам! — истерически завизжал колдун, тыча в вождя кривым костлявым пальцем. — Мало того, что ты дерзнул назвать наших верховных божеств придурками, ты защищаешь грязного бледнолицего негодяя, который наверняка был в сговоре с похитителями нашей святыни. Ты конченый человек, вождь! Племя отвергнет тебя.
Индейцы плотным кольцом окружили разгорячённых спорщиков. Перепалки между колдуном и вождём, вносящие приятное разнообразие в монотонную лесную жизнь, неизменно вызывали у Детей Ягуара повышенный интерес. В душе индейцы всегда становились на сторону Сына Водосвинки, а беснующегося колдуна мысленно сравнивали с шелудивым облезлым койотом, тявкающим на могучего буйвола.
Впервые за все время слова Изогнутого Копыта находили отклик в их душах. Индейцам было наплевать, являлся бледнолицый карликом или нет. Их волновала только месть. Они должны были отплатить врагам за смерть Могучей Черепахи и похищение их реликвии.
— Смерть бледнолицему! Принесём его в жертву богам! — послышались голоса из толпы.
Остальные индейцы согласно закивали головами.
— Тише! Я буду говорить! — крикнул вождь, поднимая руку.
Племя замолчало, выжидающе глядя на Сына Водосвинки.
— Бледнолицый умрёт. Это решено, — жёстко сказал он. — Но умрет он лишь после того, как мы извлечем из него максимальную выгоду. Он может знать, где следует искать похитителей бога-ягуара. Возможно, даже нам удастся вернуть Питао-Шоо, обменяв его на бледнолицего. Сначала мы допросим чужака, и если мы не сможем его использовать, он умрёт. Мы убьем бледнолицего, чтобы отомстить, но я не желаю обманывать богов, выдавая его за карлика и тем самым навлекая на нас гнев Божественной Пары. Мы сожжём его на погребальном костре Могучей Черепахи, отдавая тем самым дань памяти доблестному воину.
Индейцы разразились восторженными криками, восхваляя ум и величие вождя.
Колдун понял, что проиграл, но не собирался так легко сдаваться.
— Хотел бы я знать, как ты допросишь его, если он не говорит на нашем языке. Или тебе знаком язык бледнолицых? — язвительно осведомился он.
Pаздвинув толпу, Голубая Ящерица вышла вперёд и встала между отцом и Изогнутым Копытом.
— Я знаю язык бледнолицых, — сказала она.
— Мне ничего не известно о боге-ягуаре. Я циркач, — путаясь в английских словах, торопливо объяснял Володя.
— Что такое циркач? — лаская его влажным взглядом, спросила дочь вождя.
Володя задумался. С его не слишком обширным словарным запасом было трудновато объяснить никогда не видевшим цирка индейцам, что это такое.
— Я покажу! — осенило его.
Он подхватил обручи и стал вдохновенно жонглировать ими. Впервые Володя прочувствовал на себе смысл фразы, что цирк — это жизнь.
По рядам индейцев пронёсся одобрительный шёпот. Сердце Голубой Ящерицы, казалось, вот-вот остановится от восхищения и счастья. Этот чужеземец был не просто божественно красив, он показывал такие удивительные вещи. Ни один воин племени не смог бы повторить этого.
— А что ещё ты умеешь? — спросила раскрасневшаяся от волнения девушка, когда циркач, ловко подхватив обручи, поклонился.
— Позвольте мне взять это, — попросил Володя, указывая на моноцикл.
Дочь вождя перевела.
Неожиданный поворот событий крайне раздражал Изогнутое Копыто.
— Это колдовская штуковина бледнолицых, — закричал он, подскакивая к велосипеду и размахивая над ним раскрашенной погремушкой. — Через неё злые духи из другого мира выскочат на поверхность, чтобы войти в наши тела и уничтожить нас. Не позволяйте чужеземцу одурачить вас магией белых дьяволов!
Призыв колдуна повис в воздухе. Любопытство оказалось сильнее страха. Лёгким движением руки вождь отодвинул Изогнутое Копыто в сторону и кивнул Голубой Ящерице:
— Скажи, что он может взять эту вещь.
— Во даёт, — восхитился Вин-Чун, наблюдая, как циркач выполняет на моноцикле свой коронный номер, отработанный до совершенства за долгие часы одиноких тренировок на вершине пирамиды.
— Мы просто обязаны спасти этого парня, — решительно заявила Гел-Мэлси. — Такой талант не может пропасть ни за что ни про что в дебрях Гватемалы. Он должен служить всему человечеству.
— Полностью с тобой согласна, — кивнула Дэзи, от восхищения роняя слюну с острого розового язычка.
Любовное пламя в груди Голубой Ящерицы разгоралось всё сильнее и сильнее, достигая опасного уровня лесного пожара, вспыхнувшего после трёхлетней засухи. Раскатывающий на велосипеде и жонглирующий обручами циркач с каждым моментом казался девушке все более мужественным и неотразимым.
От переполняющих ее чувств на глаза дочери вождя навернулись слёзы. Любовь бурлила у неё внутри, то ли в груди, то ли в животе, покалывала в кончиках пальцев, резвыми щекочущими мурашками пробегала по позвоночнику и шее. Казалось, еще немного, и ее сердце не выдержит и разорвется.
Володя спрыгнул с моноцикла и вновь поклонился. На миг он забыл об опасности. Он снова был артистом, и публика принимала его с откровенным восторгом. Он был счастлив.
"Слава Богу, что он закончил, — мелькнуло в голове у Голубой Ящерицы. — Ещё чуть-чуть, и я, наверное, умерла бы от восхищения. Как, должно быть, прекрасно и романтично — умереть от любви".
— Папа, ты же прекрасно понимаешь, что Володя не имеет никакого отношения к похищению бога-ягуара. Он ни в чём не виноват. Он сам чуть не стал жертвой бандитов, — заявила Голубая Ящерица два часа спустя, когда возбуждение, вызванное выступлением циркача, улеглось, и индейцы снова вспомнили о смерти Могучей Черепахи и о трагической судьбе, ожидающей Детей Ягуара, если им не удастся вернуть статую Питао-Шоо.