Ах, вот он о чем! Ни хрена не выйдет в этом деле. Я бы забил и даже прокрутил, будучи еще там, за бугром, в дальнем европейском зарубежье, но ни черта не вышло — венерическая хворь определенно есть и мои данные были внесены в реестр потенциально опасных субъектов для женской части населения той слишком благополучной страны. Я быстренько на родину слинял, как будто заскучал и возвратился. Так, по крайней мере, предкам в аэропорту сказал. Твою мать! Стыдно и противно. Признаться в том, что получил, значит, выставить себя либо кобелем, гуляющим по кроватям, словно особь нехорошего поведения, либо нетрадиционалом, которому на мораль плевать, либо недалеким «юношей», которому навешали болячек, развесив рябиновые ягоды или лапшу на уши, не забыв про член и яйца, которые нужно было латексом предусмотрительно укрывать.
Я спал с женой и точка! Ей не изменял. В задаче спрашивается, какая нам была нужна защита, если уже умершая женщина в то время была моим единственным половым партнером и я, вероятно, делал ей ребенка? Как минимум, на подсознательном уровне с этой целью в нее каждый раз во время незащищенной близости кончал. У нас с Элей были разногласия и ссоры — мы не общались посредством секс-зарядки в течение шести месяцев перед ее болезнью и кончиной. Любимый статус «Все сложно» или «В активном поиске» полгода находился на личной страничке в социальном мессенджере «Пети Велихова», напыщенного засранца и надменного индюка. Кто же знал, что я уже был инфицирован и на воздержание вкупе с дорогостоящим и продолжительным лечением обречен?
Сказать отцу, что срамно заболел? Увольте! С матерью о таком я точно перешептываться не буду. Тут сразу смерть и под корень вырванный язык. И вообще, я лучше перетерплю и пройду лечение. Есть же средство, наконец, чтобы все это исправить, в порядок привести и стереть печать позора, проставленную на моем лице? Значит, вариант один. Егорыч четко обозначил, кажется, второй пункт своего дружеского предложения.
— Забьем, пожалуй! — быстро отрезаю.
— Без проблем. А что по сегодняшнему вечеру, старик? — он отстраняется и отходит от меня. — Ты свободен?
— Есть варианты. Все уже забито, — поднимаюсь со своего места, рассматриваю конверт-ответ и, растопырив пальцы, сгребаю вынесенный приговор со своего стола.
— Ты заболел? — спрашивает Егор.
Вздрагиваю и вскидываю подбородок:
— Нет!
С чего он взял? Дружочек решил провести собственное расследование, чтобы в неугодном обличить меня? Шишка с елки и привет!
— Идем, — разворачиваю дружбана и двумя руками толкаю в спину, затянутую черным пиджаком, направляя наш юридический дуэт на выход из моего кабинета…
Папочка вещает долго и весьма занудно. С возрастом у Велихова старшего надменность и открытая издевка читается и просматривается не только на лице, но звучит и произносится, открыто транслируется в каждой букве, слоге, слове или предложении, которое он выплевывает своим красивым ртом, старательно растягивая губы.
«Папа жжет» — строчу послание Егору.
«И не говори! Твоя вина, Петр Григорьевич, слащавый папенькин сынок» — отвечает Мантуров, вслепую набирая пальцем электронный ответ.
— На сегодня все, — батя заканчивает свою демагогию и поднимается с кресла в импровизированном центре круглого стола. — Велихов! — не повышая голоса, обращается ко мне.
— Да? — поднимаю на него глаза.
— Зайдите ко мне в кабинет.
Чертова субординация! Гриша строит босса? Зачем к себе позвал?
— Удачи, брат, — Егор похлопывает раскрытой ладонью по моей спине. Я кашляю и захлебываюсь слюной, которую продуцирую, как бешеная собака. Да что со мной?
— Пошел ты, — ему шиплю послание, но исподлобья рассматриваю удаляющуюся фигуру своего отца.
— На тренировку придешь? — спрашивает мой типа компаньон.
— Завтра — да.
— Заметано…
Выставив согнутые в локтях руки, подпирая подбородок, родственный начальник внимательно рассматривает зашедшего в его кабинет меня.
— Плохо выглядишь, сынок, — спокойно произносит и взглядом указывает на один из двух стульев, придвинутых к его столу. — Здоров?
— Вполне, — ухмыляюсь и занимаю предложенное место. — Что ты хотел?
— Торопишься? — удивленно выгибает бровь.
Откровенно говоря, да! Кондитерская работает не до последнего клиента. Есть два часа в наличии на то, чтобы перехватить Смирнову и пригласить ее поужинать со мной, дабы обсудить правила и выкатить условия. К тому же у меня припрятан козырь в рукаве, который Тузик, сама того не понимая, преподнесла мне в качестве затравочного звена — красивая картонка с чудаковатой надписью старинным шрифтом из фолиантов викторианской Англии: