— Да, — пялюсь на его прямой, очень ровный профиль.
— Спасибо, — опускает голову, прижимая подбородок к груди. — За все! За то, что ты сделал для меня, — хрипит, теряя голос, а после поправляется. — Для нас!
— Как это было?
«Расскажи!» — безмолвно заклинаю.
— Что? — с опаской скашивает взгляд.
— Она сразу согласилась? Или…
— Пап? — ворчит и поднимается лицом. — Не хочу…
— Девочка… — давлюсь, тяжело глотаю, проталкивая охренительный комок, который раздирает горло и не позволяет сделать вдох. — Помню ее совсем крошкой. Серж проставился тогда, что называется, от души. Как мы потом тащились по домам на своих почти не стоящих на земле ногах? Как? — пожимаю плечами.
— С такси, видимо, были проблемы двадцать девять лет назад? — язвит засранец.
— Представь себе, — грозно хмыкаю.
— Или вас никто не хотел брать?
Скорее этот вариант! Пьяная, орущая басами, веселая компания — Смирновы, Морозов и я. Сказать по-честному? Мы ведь были абсолютно неуправляемы. Есть определенное сходство с новым поколением? Есть, конечно! Поэтому и злимся, бесимся, стараемся каждого из них перевоспитать, да только поздно и ни к месту наши нравоучения молодым и сильным людям, у которых свое видение, свои принципы и перспективы в этой жизни.
— Она заплакала, как только я протянул футляр. Не мог успокоить ее, если честно. Очень долго! Боялся обнять, чтобы ненароком не сломать. Она носилась по моей квартире и выставляла руки. Думал, что придется скорую вызывать. Пап, с Тоней случилась истерика. Я передержал ее. Короче, — он усмехается и отворачивает голову, — пришлось весь вечер утешать. А потом полусонная Смирнова сказала, что хочет стать Велиховой, как можно быстрее. Ния заползла на меня и, как хищная лиана, обвила мое тело. Ей-богу, думал, что задушит. Она мелкая, но чертовски сильная. А ты? — обратив ко мне лицо, внезапно задает вопрос.
— Что я? — распахиваю глаза.
— Как это было у тебя?
— Что именно?
— Как ты сделал маме предложение?
— Петь… — кривлюсь и отступаю на несколько шагов назад.
— Ты начал, я лишь поддержал.
— Люська помогла, — мечтательно улыбаюсь, вспоминая, как цеплял блохастой твари на ошейник колечко для Наташи.
— Лючи? — у сына еще сильнее раскрываются глаза. — Каким образом?
— Была моей посланницей.
— То есть?
Я сделал предложение жене в литературном чате в присутствии хрен знает скольких женщин, каждая из которых мечтала о своем личном счастье, а повезло в тот день одной, той, которую я потом назвал своей женой.
— Не спрашивай, — отрицательно мотаю головой.
— Помнится мне, что вы с Лючией не сильно ладили.
Еще бы! Овчарка позволяла и шла на многое по отношению ко мне. Стоит ли сейчас вспоминать уничтоженные ее зубами туфли и портфели, обоссанные документы, на которых она ставила свою визу, обильно заливая их мочой? А воровство продуктов исключительно из моих тарелок, а игры по ночам с моей рукой, нечаянно и неудачно свесившейся с кровати, а ревность, когда я целовал не ее?
— Это было до моей женитьбы на другой.
— На другой? — сын настораживается.
— Она ревновала меня к твоей матери. За это мстила.
— Я помню, — сын обнимает мое плечо и подходит ближе. — Па?
— М? — теперь, по-видимому, мой черед отводить глаза.
— Мне кажется, что я всю жизнь искал только ее. Как такое может быть?
— … — теперь шумно забираю воздух и прикрываю почти слезящиеся глаза.
— Она ведь была все время здесь. Я уезжал, я менял место жительства, я женился на Эле, я третировал Смирнову, я ведь ненавидел ее.
— Ненавидел? — опять сознанием оживаю.
— Почти клял и желал ей…
— Дела! — в недоумении открываю рот.
— Я вернулся и тут же задался очень нехорошей целью…
— Какой? — не дав продолжить, молниеносно перебиваю.
— Хотел уничтожить ее, раздавить, растоптать, обанкротить «Шоколадницу». Я пас ее, следил, пугал, устраивал неоднозначные встречи. Она натерпелась… Я признался ей два дня назад в своих планах. Сказал о том, что изначально было на кону, но…
— Петя-Петя… Ты, как твой дядька, твою мать! Не могу поверить, — запускаю пятерню, тормоша волосы, — в жизни нет прошедшего времени. Оно, блядь, циклично! Ты был с Тоней до…
— Что?
— У тебя были с ней отношения? До всего этого!
«Скажи „да“, скажи мне „да“» — почти торжественно заклинаю парня.
— Нет. Пап?
Сорвалось, и, между прочим, очень жаль!
— Ты влип, сынок, — а что еще могу ему на это все сказать?
— Это твое отеческое слово?