— Слово будет после, а сейчас, — хихикаю, — слабенький смешок. Вы красивая пара! Серж тебя почти боготворит. Он оказался добрым «папой». Скажу честно и без обиняков. Смирнов с завидным постоянством заступался за тебя. Он что-то чувствовал?
— Не знаю, — Петр действительно несмышлёно пожимает плечами. — Он меня поймал! — выкатывает странное признание.
— Поймал? — удивляюсь. — Когда?
— Вытащил из постели Нии.
— Что за херня?
— Так вышло. Я навестил ее, а потом прилег. Ничего не было, но… — он осекается, как только видит мой заинтересованно прищуренный взгляд. — Сергей назвал меня женихом и ощутимо щелкнул по уху. Я думал, что…
Я этого не знал! Поблагодарить Петра за честность? Пожурить за охерительное самомнение и ослиное упрямство, и очевидную бестактность? По-видимому, не стоит, а мои как будто гувернантские слова точно будут ни к чему, да уже и не к месту.
Похоже, Серж и тут оказался прав:
«Петр сильно одержим!» — так он мне сказал, когда, стоя возле моей машины, мы заключили с ним пари на скорейшее разрешение щекотливого дела, которое организовала шаловливая детвора.
— Да-а-а-а, — громко выдыхаю, качая головой.
— Я не сказал ей, — по-видимому, еще в чем-то признается?
— О чем?
— Про… Про… — отводит глаза, поворачивается лицом к реке и, вскинув подбородок, на кое-что пытается обратить мое внимание. — Что это такое? Паром или катер?
— Что не сказал? — укладываю ладонь на его плечо.
— Она сказала, что любит меня, а я… — теперь он смотрит себе под ноги, на молочно-рыжий песок. — Я проглотил язык. Не смог выдавить несчастные слова…
— «И я», наверное? — заканчиваю за него.
— С Элькой не было таких проблем, я трещал ей в ухо все, что было ее душе угодно, а потом, — не поднимает глаз, — бегал от нее по девкам. Но я говорил ей о том, что…
— Считаю, что слова здесь не важны. По крайней мере, Тосику этого не нужно, — стараюсь отрезвить его и закончить организованное самобичевание.
— Пап… — он кривится и надменно хмыкает. — Она ведь женщина, а они, как известно, обожают подобный чес.
— Чес? Чес никто не обожает, Велихов! Это ведь синонимично обману. Ты врал Эльвире, вероятно, заискивал перед ней, а может быть, хотел понравиться, поэтому где-то на подсознательном уровне, принимая в расчет женское мечтание о большом и чистом чувстве, ты, как сам изволил выразиться, ей языком чесал, хотя на самом деле в тот момент вообще не догонял, как это по-настоящему любить. Сейчас болит? Болит вот здесь? — бью кулаком себя в грудину, прощупываю мышцы, раскатываю кожу, раздираю ткань рубашки, осыпая пуговицами песчаный берег. — Если да, то…
— У тебя инфаркт! — искрометничает младший.
— Пропущу свой ход, но останусь при своем! Мне лично подтверждения не нужны. Уверен, что Сержу еще яснее ясного, а нашим мамам, да и Нии… — осекаюсь на одну секунду. — Ты скажешь ей нужные — исключительно по твоему пониманию — слова, когда наступит подходящий момент.
— Когда?
— За этим, что ли, дело? Она настаивает или…
— Разве это вежливо?
— Причем тут вежливое и истинное?
— Считаешь… — он снова направляет на меня глаза.
— Считаю, что две недели быстро промелькнут. Глазом не успеем моргнуть. Надо бы подумать обо всем. А то вы шустро отстрелялись, а разруливать придется старикам.
— Деньги есть, — зачем-то с чушью встревает и сбивает с мысли.
— Не сомневаюсь. Средства будут полезны молодой семье. Поэтому расходы на торжества возьмем на себя. Я не о том хотел сказать… — прищуриваюсь и отвожу глаза, как будто что-то припоминаю или на крайняк выдумываю. — Ах, да! Сказать о том, что у тебя на сердце рана — плево-херовое дело, а вот соответствовать и каждый день доказывать, когда как будто не видны твои поступки и их последействия, штопать по живому дырку, которую сам и расковырял, когда вошел в ее жизнь, — это сильно, это смело, а главное, правдиво. Жизнь с ней и будет тем нужным доказательством, которое тремя словами не передать!
Когда я в первый раз сказал жене, что боготворю ее? В том хрустальном домике в лесу, в котором мы упорно делали вот этого засранца, или в гинекологическом отделении, когда она, придерживая одной рукой стенку, а второй массируя затекшую поясницу, шла неуверенно ко мне, или все-таки тогда, когда привел ее сюда после чертовой погони и, тем самым вызвав какие-то там сокращения матки и чуть ли не потерю… Опять же этого мальца!
— Петр?
— М?
— Ты любишь Антонию? — внезапно задаю вопрос.
— Да. Люблю, отец. Я… — он резко замолкает, сильно давится, проглатывая язык. — М-м-м, черт! — ярко улыбается и мотает головой. — Подловил, да?