— Я очень счастлива, — выпаливает Ния.
— И я, — киваю в знак поддержки и согласия.
— Не хочу ни с кем делиться настроением.
— Все-таки боишься порчи?
— Не в этом дело, — опустив глаза, мне говорит.
— А в чем?
— Не могу сформулировать, это нужно чувствовать. Понимаешь?
Возможно! Вполне! На все чертовы сто процентов!
Я точно так же не хочу делить ее ни с кем. Она мое счастье, мое спокойствие и порядок. Она мой верный друг, соратник, иногда противник, а временами несгибаемый сильный враг. Это все Антония, всегда была она, всегда есть — здесь, рядом, возле, тут, со мной, и всегда, уверен, будет.
— Ребята ждут, — ослабляю руки. — Поедем?
— Да, конечно. Только! — под нос мне выставляет указательный левый пальчик. Это-то и понятно, ведь правый на той руке, которая теперь навечно связана со мной.
— Только? — предупреждаю и невежливо перебиваю, добавляя свой вопрос в формате уточнения. — Что только, Тос?
— Не хочу визгливых поздравлений, причитаний, слез, рукоплесканий. Да и еще, — тянет меня, а я послушным увальнем иду за ней, — никакого риса, конфет, денег, надкусанных краюшек хлеба, полотенец под ногами и воровства. Что там с тамадой?
Уволен, если честно! Юмор Тонечка совсем не оценила, а забавы будущей Велиховой пришлись не по душе. Пришлось от «аниматора» избавиться.
— Его не будет, — хмыкнув, сообщаю.
— Отлично. Теперь я окончательно спокойна и полностью удовлетворена, — шагает, немного выступая вперед.
— Антония! — вдруг резко торможу, веревка, конечно же, натягивается, а маленькая жена почти заваливается на спину, но падает на меня.
— А? — прыснув, задушенно хохочет.
— Не высовывайся. Всегда помни о том, кто в доме хозяин. Иди, пожалуйста, рядом со мной.
— Хозяин, да? — сильно округляет лучистые глаза.
Да! Это я!
Один обычай я все-таки хотел бы отстоять. Невесту, а теперь уже законную жену, из такого места принято выносить на руках. А посему:
«Нет, нет, и еще раз нет! Веревочку до выбранного пункта назначения ни за какие денежки не развяжу».
Вальсирую с ней в пустом просторном холле, а она, выставив мне на обозрение шелковое декольте, и сильно выгнув шею, глазеет в потолочную лепнину; при этом созерцая хрустальную безвкусную люстру, смешным, как будто детским, голосом поет:
— Gelato al cioccolato dolce e un po' salato. Tu, gelato al cioccolato*, Петруччио! Ай лав ю!
— Итальянский, что ли?
— Не знаю. Свой собственный, наверное, — возвращается ко мне, укладывает одну ладошку мне на щеку, большим пальцем массируя кожу. — Едем уже, Велихов! Веди меня, мой сильный муж!
Какой тяжелый вечер… Боже-Боже! Антония практически не стоит на своих ногах. Она заваливается мне на плечо, потом зевает, раскрывая рот, потом блаженно улыбается и, еле-еле ворочая языком, что-то отвечает еще оставшимся, но основательно уставшим родственникам — гостям в одном лице.
— Мне кажется, Тонечке пора в кровать, — Ярослав подходит со спины ко мне, одной рукой он опирается на спинку моего стула, а второй о чем-то сигнализирует Дашке. — Транспорт подан, если что.
— Воспользуемся твоей любезностью, — ловлю Нию и сразу же тяну за хвостик, распутывая узы счастья. — Щенок? — прикасаюсь к теплой щечке.
— А? — ноет мне в лицо.
— Поедем-ка. Там нас Яр зовет.
— Наконец-то, — бухтит и довольно быстро принимает вертикальное положение. — Я думала, что ты никогда не предложишь. Всех утешили и ублажили? Я устала танцевать.
— Устала?
— Да. Но…
— Скучно?
— Нет. Но…
— Хочется побыть со мной?
— О, Господи! — подкатывает глазки. — Сомневаюсь, что от меня сейчас будет какой-то толк, Петя. Успокойся. Хорошо?
— Уже заигрываешь?
— Просто говорю.
— Предупреждаешь?
— Ставлю перед фактом, сообщаю по селектору. Ау?
— Тихо-тихо. Надо снять твои путы.
— Сделай одолжение. Тем более что я никуда не убегу. Но…
— Но?
— Мне чертовски приятно было твое рвение и нервное состояние, в котором ты находился там, а потом и здесь.
— Ну что ж, я очень рад, что доставил тебе удовольствие.