У Луция же как-то сразу сложилось впечатление, будто спокойно лежащий на каменном ложе мертвец источает необычайную силу. Хотя вид его и вызывал отвращение — птицы рвали его клювами, добираясь до печени, а ступни ног стали добычей мелкой морской нечисти, — он все же в чем-то бесконечно превосходил гордящееся собой общество, и от него исходили для них угроза и страх. Именно это обстоятельство и обращал в свою пользу мессир Гранде, хотя и сам был подвержен тем же чувствам.
Море было тихим, поэтому мертвеца вряд ли прибило к берегу. Да и наверняка его бы увидели дозорные с замка и те, что прятались в рифах. Значит, его положили сюда специально, как приманку для страха. Таков был метод мессира Гранде, ведавшего полицией Ландфогта и считавшего, что тайна всегда благоприятствует делу. «Ночь, туман и бесшумное оружие» — был один из его паролей. Когда он кутил в «Диване» со своими приближенными и вино одерживало над ним верх, глазки его начинали радостно поблескивать: «Ребятки, когда настает ночь, король — я!» Эти слова возвещали начало оргии.
Там, где царил страх, он чувствовал себя как дома, а где шептались или нашептывали на ушко, там он был третьим, подслушивая. По этой причине он любил наводящие ужас слухи и считал их более действенной силой, чем явное насилие. Действительно, случалось видеть, как преследуемые им жертвы облегченно вздыхали, когда его палачи наконец хватали их. Однако он не гнушался выставлять напоказ то, что внушало страх, раз это было ему выгодно. «Молчание — золото, — имел он обыкновение говорить, — но нужно еще уметь обеспечить себе достоверное прикрытие». Поэтому, по-видимому, не было случайностью, что «Голубой авизо», на котором находился и кое-кто из его врагов, шел мимо этого мертвеца, лежавшего перед замком-тюрьмой как пример одной из жертв, которым несть числа. Картина эта могла подстегнуть усердие и преданность друзей. Предстояли важные события.
Замок на море служил Ландфогту пересылочным пунктом, особенно для узников, чья участь уже была предрешена. Тот, кого высаживали на пустынном переднем дворике, уже прошел тюрьму, находившуюся в подчинении Центрального ведомства. Дурным предзнаменованием было, если путь отсюда вел вниз, к причалу. Только немногих оставляли в крепости — как в особо надежном застенке. Они сидели в башнях или подвальных сырых камерах пожизненного заключения, куда проникала вода. Важных пленных держали еще и в средней башне, обставленной с комфортом. Большинство из них, однако, упорно дожидались — кто дольше, кто быстрее — решения, согласно которому должна была определиться их судьба. Эти короткие туманные фразы стояли в конце дела. Одних увозили после того на изнурительные принудительные работы, предвещавшие скорый конец, например в рудники под землей, других сразу туда, откуда уже не возвращаются. Поговаривали и о чудовищных вещах. Где-то в глубине острова, в одном из ущелий, называвшемся Мальпассо, находилось здание, где людей травили ядами, — «Токсикологический институт», возглавляемый доктором Мертенсом. Ходили слухи, что мессир Гранде частенько бывал там; он испытывал слабость к этой науке, как и вообще к прогрессу.
Труп скрылся из глаз, оцепенение прошло. Вокруг мессира Гранде образовался кружок, чиновники Центрального ведомства, да и специалисты-технократы тоже окружили его. То, что его физиономия маячила у них перед глазами, как-то успокаивало их. Он кивнул доктору Мертенсу и с удовлетворением посмотрел на остров. Потом похвалил погоду и позволил остальным присоединиться к его словам. Он с шумом втянул ноздрями свежий морской ветерок.
Остальное общество держалось от него подальше. Торговцы и банкиры вроде Шолвина исчезли с палубы; они молча растворились, словно испарившись. Мавретанцы в небрежной и скучающей позе смотрели на рифы. Они сохраняли полное спокойствие — наподобие кошки, почуявшей мышь. Посвященный, однако, мог заметить кое-какие жесты, выдававшие выработавшийся условный рефлекс: мечтательно и как бы мимоходом притронувшись к левому лацкану, они словно проверяли, на месте ли орденская ленточка, на самом же деле там в подкладке у них был спрятан яд, взятый ими на вооружение совсем недавно; о тайном существовании его знал и завидовал им мессир Гранде. Яд разработал в своем институте доктор Мертенс, но не в качестве Главного врача, а как свободный ученый-исследователь Ордена мавретанцев. Недостатка в пациентах он не испытывал. До сих пор они применяли одно средство, которое валило, подобно удару молнии, однако экстракт из болиголова в отличие от того лишал человека сначала чувства боли, потом ума. Таким образом, получался еще выигрыш во времени, когда можно было занять для себя позицию, разработать идею, сделать донесение, имея живой материал под рукой и оставаясь неуязвимым. Они хотели, творя зло, не только сохранить свое достоинство, но и иметь еще некоторую перспективу.
Хотя ряды и сомкнулись при виде мертвого, однако разделение сил просматривалось четко. Офицеры и чиновники Проконсула с трудом скрывали свое неудовольствие. Их, воспитанных в духе открытой, легальной власти, беспокоило все то негласное, двусмысленное, что было свойственно действиям Ландфогта. Грязные злодеяния смущали их. К тому же они чувствовали, что это оскверняет военный мундир. Знал это, конечно, и мессир Гранде, поэтому он и форсировал тот гнусный инцидент, превратив его в спектакль для них. Пусть никто из этих чистоплюев не воображает, что он не замечает их реакции. Но, с другой стороны, он и своих головорезов облачил в те же мундиры, чтобы их чествовали наравне с теми, кто защищает народ и отечество. Вот в какое положение были поставлены старые офицеры, словно попавшие на званый пир, начавшийся в традициях, приличествующих высшему обществу, куда затесался кое-кто кз гостей с сомнительным прошлым. Когда же высшее общество встало из-за стола, эти последние впустили исподтишка в зал своих сторонников. Высокие гости еще пытаются сделать вид, что ничего не замечают, обратить в шутку или даже осудить происходящее, но в душе они уже знают, что насильники захватят позиции и вытеснят их. И ах! — они уже не уверены, стоило ли так неосмотрительно допускать их в зал и вообще хозяева ли они еще этого дома? Кто-то еще беспокоится о целостности фамильного серебра или спорит о том, позволяет ли этикет курить перед десертом, а в дверях уже вырос некто с приплюснутой квадратной головой. И тогда всем становится ясно, что час их пробил. Спор утихает. Молча расходятся они, думая только об одном: кто и как расправится друг с другом.
В Гелиополе события тем временем приняли такой оборот, что Ландфогт, с политическойточки зрения, уже забрал власть в свои руки, хотя реальноона все еще была у Проконсула. И, опираясь на это, он мог устанавливать в любом пункте, где ему заблагорассудится, свой порядок — однако именно только в отдельных пунктах, поскольку в целом порядка становилось все меньше и меньше. Соответственно и его офицеры чувствовали себя вольготно только на ограниченной территории — в своих штаб-квартирах, укрепленных гарнизонах и на островах, хранивших верность Проконсулу, — там они были среди своих. В принципе все они уповали на войну, надеясь, что она отдаст всех этих демагогов в их руки. Ландфогт со своей стороны тоже торопил войну, от которой ждал роста беспорядков и дальнейшего распада общества. Прогноз был самый наилучший: в исходе не сомневались ни Проконсул с частью своего штаба, ни кое-кто из глав могучих каст, например Орион. Поэтому они стремились так настроить войска, чтобы те в случае конфликта ввязались бы лучше в гражданскую войну, чем за пределами границ. Это, правда, предполагало согласованность действий с внешними силами прежде всего с Доном Педро, президентом Астурии. Переговоры по этому вопросу и были целью поездки Луция в Бургляндию, замаскированной под отпуск.