Беспорядки в городе
На мачте лоцманской службы подняли флажок, разрешающий вход в гавань. «Голубой авизо» тихо вошел во внутреннюю акваторию. С двух сторон входа в гавань повернулись к нему огромные круглые зеркала и загорелись дрожащим красноватым светом. Винты работали против течения и баламутили воду, поднимая со дна желтый ил. Корабль осторожно приближался к центральной портовой площади, запруженной народом, где стояли в ожидании машины. Жужжали камеры, корреспонденты пытались получить первые интервью. Пассажиры толпились у поручней, разговаривали кто еще по фонофору, а кто уже кричал через борт в толпу. На набережной махали маленькими флажками, поднимали детей и букеты цветов.
Подали трап. Взгляд упал на Корсо, главный проспект, который вел от портовой площади наверх, к самым ступеням кафедрального собора. По обе стороны от зеленой полосы посредине двигались в четыре потока машины, каждая в своем ряду. Два красных обелиска указывали на его протяженность, а высокие фонтаны делили на части и освежали раскаленный полуденный воздух. Над Старым городом, в квартале парсов, стоял дым пожарища.
Костар поднялся с багажом на палубу и разговаривал с Марио, ждавшим их в машине. У Луция до условленного с Терезой часа еще была уйма времени. У него даже мелькнуло в голове, что он мог бы отправиться во Дворец пешком через квартал парсов, и, как часто уже бывало в его жизни, он взял и последовал первому порыву души. Очень кстати оказалось, что он еще не написал донесения и потому у него не было при себе секретных документов. А чтобы не казаться самому себе праздношатающимся, он решил зайти переговорить с Антонио Пери, парсом-переплетчиком, которому доверил перед отъездом одну рукопись. Он поручил своему сопровождающему отдать чемодан донне Эмилии и отправился в путь вместе с Костаром и Марио. Луций был без оружия, у Марио имелась автоматическая винтовка, а Костар надел на правое запястье стальную плетку.
Сначала они пересекли улицу Регента, похожую скорее на длинный парк. Она была обсажена редкими, большей частью очень старыми деревьями, свободно расположенными по обеим сторонам. Дома, стоявшие на ней, не пострадали во время Большого огня; здесь жили самые родовитые семьи. Сзади к особнякам примыкали конюшни, каретники, хозяйственные постройки. Потом шел узкий судоходный канал, заполнявшийся водой из внутренней акватории порта. Здесь спокон веков занимались торговлей, однако со строительством Большого порта склады опустели, и лебедки на остроконечных крышах не поднимали больше тюков с грузами. Здесь угнездились теперь тихие ремесла и поселились люди, род занятий которых было трудно определить.
Еще пустыннее выглядели переулки в квартале парсов; здесь тишина настораживала. Кое-где еще стояли старинные дома с резными башенками на крышах; переход в другой квартал был заметен только по вывескам перед лавками, написанными на чужом языке, да по воротам с нарисованными на них символами счастья — огнем, зайцем, собакой или бычьим рогом.
Когда после изгнания англосаксов Среднему Востоку угрожало нашествие безбожников, то наряду с другими народами бежали от них и парсы, рассеявшись по всему свету. Одна их ветвь в тысячу душ добралась до Гелиополя и осела в Старом городе, полностью тогда опустевшем. Они размножились и частично смешались с местным населением. Однако остались верны своей религии, строгость которой, правда, с течением времени во многом смягчилась. Четкие предписания и жесткие принципы морали, регламентировавшие жизнь, как и многие старые культовые обычаи, почти стерлись. Из них всех парсы строго придерживались только обряда погребения.
Вскоре город расценил их прибытие как весьма выгодное для себя; влияние их тоже скоро оказалось значительно заметнее, чем можно было ожидать при их малочисленности. Они выделялись своим искусством в ремеслах, особенно тонких — таких, как выделка шелка, кожи, обработка драгоценных камней и благородных металлов; став денежными менялами, они добились влияния и на крупные торговые дома. С давних пор они занимались науками и демонстрировали большие успехи в них, особенно в филологии. Происхождение от древнейших племен наложило отпечаток и на их внешний облик. Красота женщин расцвела в Гелиополе еще больше; они были словно редкостные цветы, чья природа в тепличных условиях становится тоньше и краше. У представительниц высших каст появился даже налет изысканности и духовности.
Так в Старом городе сложилась цивилизованная раса, которая, правда, несколько изнежилась и размягчилась. Это была теневая сторона их добродетели, заключавшейся в тонкости познания и умения, которые развивались как в чувственном, так и духовном направлении. Особый осязательный дар пальцев позволял им заняться таким трудом, результаты которого красили жизнь, — было ли то изготовление предметов роскоши или вдохновенное служение музам. Особенности их таланта объяснялись их отношением к страху, обостряющему людские чувства, а страх они испытывали веками. Еще там, где они жили прежде, ислам безжалостно преследовал их как магов и почитателей огня. И в Гелиополе парсов тоже окружали ненависть и зависть. Чернь всегда проявляет склонность верить во все дурное — что бы ни выдумывали про них недоброжелатели, все оборачивалось против них.
После того как Регент проявил заботу о евреях и выделил им, согласно решениям Сидона, а также планам «Штиглиц» и «Карфаген», землю, парсы унаследовали от них бремя преследований и гонений. Им была предопределена такая судьба по причине их богатства и инородности. И кроме того, они были малочисленны, и нелепые слухи прилипали к ним навечно. Именно поэтому народец этот пришелся весьма кстати Ландфогту и мессиру Гранде, когда тем требовалось учинить путч и пустить потом в ход насилие. В Центральном ведомстве любили заимствованные из мира техники сравнения и обыкновенно говорили о «переключении напряжения с помощью парсов» или о том, что они «отлично выполняют роль запала».
Поэтому беспорядки в квартале парсов обычно предшествовали осуществлению далеко идущих планов, создавая прецедент для непосредственного применения силы. Они будили в демосе дремавший инстинкт, направляли стихийные разрушительные действия в нужное для Ландфогта русло, сотрясая древние устои и основы законодательства. Даже тот, кто не принимал участия в карательных операциях, все равно стремился держаться от преследуемых подальше — настолько умело сеяли повсюду страх и ужас, как бы наглядно демонстрируя, что можно сделать с человеком. Волнения и беспорядки в квартале парсов были к тому же весьма выгодны для казны и пополняли ее. Доход приносила не столько та добыча, которую можно было унести в руках, сколько шантаж, следовавший за погромом. Милостью властей дозволялось откупиться. Тем самым парсы для Ландфогта были таким же денежным мешком, как раньше евреи для наместника. Он выжимал их, как губку. Однако главным оставалось то, ради чего они и были нужны ему, — стать средством для изменения политического климата. Так было и сегодня, когда астурийский вопрос волновал умы людей и был вынесен на всенародный референдум. Перед таким важным моментом не мешало освежить в памяти, как выглядит красный цвет, и наверняка труп на Кастельмарино был частью этой кровавой программы.
Погромщики, видимо, уже ушли, потому что шуму не было. Потом на красных лакированных колесах промчалась пожарная команда, с лестницами и цистернами, с пронзительными свистками и звонками, выросшая словно из-под земли и тут же затерявшаяся в хаосе кривых переулков. Это был признак того, что из Центрального ведомства поступило разрешение начать тушить пожары. Охота закончилась.
Они пересекли площадь Древа жизни Хом и завернули в одну из улочек, где жили мелкие ремесленники и торговцы. Здесь только что свирепо бесчинствовала чернь или, выражаясь иначе, «народ дал выход своему справедливому недовольству, пресечь которое немедленно оказалось невозможным», как стояло в официальных сообщениях Ландфогта. Брусчатка была усыпана черепками и осколками, хрустевшими под ногами. Витрины магазинов были разбиты, а наверху развевались занавески, так как ставни с окон были сорваны.
Улицы были завалены разодранным тряпьем и побитой домашней утварью. Среди мертвой тишины слышались женские всхлипывания. Они медленно продвигались по петлявшему переулку, карабкавшемуся в гору, под ноги им то и дело попадались разные предметы. В одном месте Марио поднял серебряную ложку из кучи хлама, чтобы получше рассмотреть чернение.