— Ну зачем мне лгать тебе? Зачем ставить себя под удар? Что ты знаешь, в конце концов? Ничего, ничего стоящего. Твоя жизнь не стоит ничего. Тебя будут пытать, а затем просто убьют. Такова твоя участь. Ну что же, иди, сгнивай в вонючей пещере. Это цена, которую ты платишь за свою кретинскую гордость. Делай, что хочешь, подыхай хоть тысячу раз, мне плевать. С меня довольно. Подумай о моих словах, когда будешь лежать в своем дерьме в камере — а я буду там, на свободе, под открытым небом, неподвластный Акхе.
Он прокричал эти слова, даже не думая, что его могут услышать. Лицо Усилка покрылось мертвенной бледностью.
— Пошел прочь, монах… — все та же фраза, которую он произносил всю неделю.
Отступив назад, Юлий поднял плеть и ударил Усилка кнутовищем по рассеченной щеке. В этот удар он вложил всю свою силу и ярость. Он отчетливо увидел то место на щеке, куда пришелся удар. Он стоял, приподняв кнут над головой, и смотрел, как руки Усилка медленно поднимаются вверх, как он старается отвратить то, что должно произойти. Но колени Усилка подогнулись, он пошатнулся и упал на пол.
Все еще сжимая плеть в руке, Юлий перешагнул тело и вышел из камеры.
В сумятице своих чувств он не замечал суматохи, царившей вокруг. Надзиратели и милиция лихорадочно сновали взад и вперед, что было им совсем не свойственно, так как обыкновенно они передвигались по темным закоулкам Святилища похоронным шагом.
К Юлию быстрым шагом подошел капитан, держа в руке пылающий факел и отдавая во все стороны резкие приказы.
— Ты священник, допрашивающий заключенных? — спросил он Юлия.
— Я. И что?
— Я хочу, чтобы все эти камеры были очищены от заключенных. Отправь их обратно по своим камерам. Здесь мы разместим пострадавших. Живее.
— Пострадавших? Каких пострадавших?
Капитан со злобой прорычал:
— Ты что, глухой? Или слепой? Ты не видишь, что творится вокруг? Новые штольни в Твинке обрушились и заживо похоронили много хороших людей. Там черт знает что творится. Давай, шевелись. Живо отправь своего подопечного в его камеру. Чтобы через две минуты этот коридор был свободен.
И он зашагал дальше, изрыгая проклятия. По-видимому, происходящее доставляло ему удовольствие.
Юлий повернул назад. Усилк все еще лежал на полу камеры. Юлий нагнулся, подхватил его, поставил в вертикальное положение. Усилк застонал. Видимо, он был в полубессознательном состоянии. Перекинув его руку через плечо, Юлий заставил его кое-как передвигаться. В коридоре, где все еще бушевал капитан, другие священники гнали перед собой свои жертвы. Никто не выражал недовольства внезапным перерывом в их повседневной работе.
Они направились в темноту, как тени. Именно сейчас, в этой суматохе, появилась возможность легко скрыться. А Усилк?
Ярость Юлия затихла, и вместе с тем появилось чувство вины. Им овладело желание доказать Усилку, что он был искренен, предлагая ему помощь.
Решение было принято. Вместо тюремных камер Юлий направился к своему жилищу. В его голове созрел план. Сначала нужно привести Усилка в чувство. Ничего и думать привести Усилка в спальню монахов. Там его быстро обнаружат. Есть более надежное место.
Читая стену, он повернул не доходя до спален, толкая Усилка впереди себя вверх по извивающейся лестнице, которая вела в комнаты отцов-наставников. Высеченный рисунок, по которому скользили пальцы, сообщал ему, где он находится. Он постучал в дверь отца Сифанса и вошел.
Как он и рассчитывал, никого не было в комнате. В это время отец Сифанс был обычно занят в другом месте. Юлий много раз стоял перед этой дверью, но никогда не входил внутрь. Усадив Усилка возле стены, он стал шарить по комнате, ища лампу.
Постоянно натыкаясь на мебель, он наконец нашел ее. Поворотом кремниевого колесика он высек искру и язычок пламени взметнулся вверх. Подняв лампу, Юлий огляделся. В одном углу стояла статуя Акха. В другом углу было оборудовано место для омовений. На полке лежало несколько предметов, и среди них — музыкальный инструмент. На полу расстелен коврик. И больше ничего. Ни стола, ни стульев. В тени располагалась ниша. Даже не заглянув в нее, Юлий догадался, что там находится кровать, на которой спит старый священник.
Юлий принялся за дело. Он обмыл лицо Усилка водой из каменного кувшина и стал приводить его в чувство. Тот выпил воды, но его тут же вырвало. На полке лежала твердая лепешка из ячменной муки. Юлий отложил часть для Усилка, а сам съел остальное.
Затем он осторожно тряхнул Усилка за плечо.
— Прости меня за то, что я не сдержался. Но ты и сам виноват. А я в сущности дикарь. Какой из меня священник? Сейчас ты видишь, что я говорил правду. Мы сбежим отсюда. В Твинке обвал и нас вряд ли хватятся.