– Я не собираюсь отвечать на подобные вопросы – пусть каждый вынесет из этой картины то, что нужно именно ему, – Юленька улыбается ехидно. – Или что он сможет.
– Но вы сознательно нарушаете табу, – не унимается мужчина. – Ради чего? Какова цель?
– Вот, Юленька, мы только говорили о серости, – ведущая многозначительно играет бровями, зал смеется. – Следующий вопрос?
С Иванной я сталкиваюсь уже на выходе.
– Здравствуйте, Марта! – она расплывается в улыбке. – Давно вы не заглядывали.
– Добрый день! – возвращаю улыбку. – Я подумала, что не стоит смущать ваших посетителей своими консервативными взглядами.
– Ну что вы, мы открыты для дискуссий! Заходите обязательно!
– Спасибо за приглашение, я им обязательно воспользуюсь.
И, стоит Иванне отойти, я неожиданно оказываюсь нос к носу с Лидкой.
– О, и ты здесь? – она приподнимает брови, вместо радости от встречи на ее лице явно читается досада. Шарф, лоферы, яркий прямой жакет – вроде и симпатично, только это не моя Лидка. И если б изменения касались только одежды... – Не думала, что тебе будет интересно. У меня билеты были на предпоказ... А это твой что ли? – она тыкает пальцем в Рика.
– Рабочий.
– А. Прикольно. Ну ладно, я пойду, там автографы...
– Ага.
Смотрю ей в спину, но быстро теряю среди таких же в жакетах и шарфах. Исчезла, растворилась.
– Вот и все.
– Прошу прощения? – отзывается Рик.
– Это не тебе. Не обращай внимания.
Возле разрисованных гемодов снова толпа, какая-то полураздетая девица сперва фоткается в обнимку с одним, едва не облизывает, а потом пытается отобрать у второго сковородку...
В лифте слишком много людей, но в холле, в закутке у зеркала, я, наконец, остаюсь одна. Ну как одна – с Риком. И, поправляя ворот рубашки, всматриваюсь в собственное отражение, в тени за его спиной. Иногда мне кажется, что где-то существует другой мир. Настоящий. Мир, в котором не может быть фильмов вроде вот этого, не может быть обсуждения "культуры антропофилии"... Но в отражении точно так же, как и в реальности, за моей спиной возвышается беловолосый гемод, только там, в зеркале, он кажется грустным.
Перед парковкой забегаю в киоск, покупаю буханку хлеба. Мы садимся в авто, и я протягиваю хлеб Рику.
– Прости, той серой гадости из столовки у меня нет, придется тебе сегодня кушать настоящий вкусный хлеб.
Он обхватывает буханку двумя руками, откусывает хрустящую горбушку. Пахнет свежей сдобой на весь салон. Забавно: в такие минуты, если не смотреть гемоду в глаза, он очень похож на человека. Слишком, пожалуй.
Парковка – на крыше торгового центра, за окном – город в легкой пелене вечерних сумерек. Огни. Я закрываю глаза, откидываюсь на спинку кресла. Время от времени слышно, как вздыхает ветер, проезжают машины, доносятся голоса людей, вышедших полюбоваться городом. Хотя вид здесь не очень: стройки, стоянки, транспортная развязка...
Коммуникатор едва ощутимо вибрирует на запястье – а я и забыла, что поставила на бесшумный. Щекотно. Открываю глаза, вздыхаю.
– У нас вызов. Поехали.
Обычный многоквартирный дом, одиннадцатый этаж. Костя встречает у подъезда, поднимается с нами наверх. Глаза у него ледяные, лицо белое, шрама почти не видно.
– Четверо подростков. Игры у них такие, – шумно втягивает воздух, молчит.
Дверь распахнута. Малолетки со скрученными за спину руками жмутся в углу на лестничной клетке, едва носами не шмыгают. Из квартиры ощутимо пахнет кровью: надо же, теперь я узнаю этот запах.
– Откуда взяли гемодов? – спрашиваю.
– Перекупили тех, которые на ремонт. Ребята из богатеньких.
Один гемод сидит в прихожей, равнодушно смотрит перед собой, не обращая внимания на тихие стоны, что доносятся из комнаты. Одежда в крови, лицо в ссадинах.
– Этого не успели, – поясняет Костя. – А там... знаешь, Смирнова, может, обойдешься отчетом? Я серьезно.
– Угу.
Дверь в комнату открыта. Запах крови становится тяжелым, удушающим. Я переступаю порог и замираю. Плывет перед глазами: белое, алое... и черное, там, где давно, где засохло. Что-то вьется под ногами, стон выводит меня из оцепенения. Пячусь и, оттолкнув стоящего позади Рика, бегу оттуда – скорее, скорее...