Никто не торопит. Шумит вода, я пытаюсь прийти в себя и долго-долго умываюсь, чтобы избавиться от запаха, который тут повсюду. Полощу рот – хорошо, почти не ела сегодня. Потом пью прямо из-под крана. Рик все это время стоит рядом, за моей спиной – выполняя данное ранее указание, не отходит ни на шаг. Посмотреть бы ему в лицо: ну что? не все равно теперь? проняло тебя, жестянка? Но обернуться не могу – голова кружится. А посмотреть через зеркало – так я и себя увижу.
Идеалистку, которая решила, что сможет защитить гемодов... нет: защитить людей от самих себя.
Никчемную и бесполезную.
– Ну что, – вздыхаю. И, наконец, смотрю в лицо Рика. Оно расплывается перед моим взглядом, но, я уверена: спокойное с показным выражением легкого интереса, как всегда. – Идем?
"Принадлежность к творческой элите сейчас необходимо подтверждать "правильным" отношением к скандальным темам. Выделяться на фоне обывателей не изобретениями, не созданием произведений искусства, а соглашательством с ведущими трендами. Теперь в тренде защита прав тех, кто хочет есть себе подобных. Скоро, возможно, придется защищать права не только на словах, но и поддерживать действием – на банкетах для избранных и уникальных.
Каннибализм переместился из темы-табу в зону эпатажа. Скоро ли он станет вариантом нормы?"
П.П.
Глава 3
Теперь я знаю, что запах крови въедается надолго – в кожу, в мысли. Не стирается мочалкой, не вымывается шампунем, не забивается духами. Забравшись под одеяло, включаю телевизор. Пытаюсь смотреть, отвлечься. Лампы под потолком горят – все. Не хочется их выключать – как-то пусто становится сразу в квартире, и лезут изо всех щелей зловещие тени.
Говорила ведь: последствия будут. Сперва с гемодами развлекались взрослые, и вот теперь малолетки. Костя сказал – они так играли. Теперь дети не видят разницы между отрыванием голов пластиковым куклам и такими же играми с гемодами, у которых кровь, и которым больно.
"Для чего он вообще?" – спросила подруга жены Макса на вечеринке. Тогда я не нашлась с ответом, теперь знаю: гемоды нужны именно для того, чтобы делать с ними то, что нельзя – пока нельзя – делать с людьми. И ни за что не отвечать.
Мигает лампочка на браслете. Наушник лежит рядом, на тумбочке. Надеваю, нажимаю "прием". С Костей сейчас говорить не хочется, но вдруг что-то важное?
– Ты как?
– В порядке.
– Протокол тебе отправил. Ты же теперь за главную в отделе... А этих отпустили уже.
– Угу.
– Родители тут бучу подняли, журналистов под отделение привели. Может быть, штраф заплатят. А может и нет, – слышно по голосу Костя тоже устал. Не от работы, а от дикой бесполезности того, что делает.
– Угу.
"Гемод не является живым существом, и полное лишение его функциональности не может считаться убийством", – сказала ведущая на радио. Рик – тот, которого уже нет – согласился бы с ней. И не понял бы моих претензий к законам, по которым убийцу и людоеда нельзя назвать убийцей и людоедом. Издевательство над живым существом нельзя назвать издевательством. И вообще очень многое нельзя называть тем, что оно есть.
– Эй, Смирнова, отставить нытье!
– Угу.
– Смотри там... Может, приехать? А то сегодня девочек из лаборатории отпаивать пришлось – только новеньких на стажировку прислали, а тут такое. У меня вон ребята и те едва держались. Кажется, – хмыкает, – даже твой гемод позеленел слегка. Хотя им-то что, им до лампочки... Так что? Сама справишься?
– Угу.
Несколько минут в тишине, потом коммуникатор снова пищит.
– Привет! Ну как ты там? – в голосе Макса не участие – настороженность. Задним фоном у него телек и встревоженный голос Марины. – Слушай, чего это твой Векшин намутил, а?
– А чего мой Векшин намутил? – я переключаю каналы на телеке в поисках новостей. Вот оно: пикет у полицейского управления. Человек тридцать, на плакатах: "Гемоды калечат наших детей", "Искусственные люди – извращение природы", "Мертвым не место среди живых", "Гемоды – наши игрушки или чужое оружие?"