– Да, Кость, слушаю.
– Ну наконец-то! Так, Смирнова, у вас запасной выход есть?
– Какой выход? Откуда?
– В смысле – "откуда"? Из министерства!
– Из министерства? Зачем?
– Смирнова, не тупи!
Я невольно съеживаюсь: динамик висит на ухе, голос Векшина бьет по барабанной перепонке – ну зачем так орать?
Впрочем, я действительно туплю.
– Костя, я не в министерстве. Ездила в "Гемод" на экскурсию.
– А, ясно теперь, почему "абонент недоступен".
Авто выворачивает на проспект. Виднеется впереди высотка минсоцполитики. У главного входа – немаленькая толпа. Машины едут мимо, отчаянно сигналя – то и дело кто-то из собравшихся, не поместившись на тротуаре, соскакивает на дорогу.
– Ты только на работу не возвращайся, – предупреждает Векшин. – И вообще, держись подальше от министерства, хорошо?
Вовремя, ничего не скажешь.
– Поняла. Мы уже рядом. Просто проедем мимо.
– Угу. Давай домой лучше. Я как раз к министерству еду с ребятами... Гемод ваш с тобой или в кабинете?
– Со мной.
– Ну и хорошо. Пусть не высовывается пока. Но ты там это... если что: бросай гемода и беги. Понятно?
Мы теперь совсем недалеко от министерства, и хорошо видно, что на первом этаже окна в сети трещин. У пешеходного перехода загорается красный, машины останавливаются. Перебегают по "зебре" несколько человек, стремясь оказаться как можно дальше от протестующих. А те вдруг бросаются к маленькой красной машине, остановившейся у бордюра. Открывают двери, вытаскивают гемода. Он в строгом костюме, как те, которые сидели в комнате ожидания вместе с Риком: наверное, водитель.
Машины вокруг сигналят, пытаются объехать, но толпа, словно кипящее молоко, выплескивается с тротуаров на мостовую. Рик выкручивает руль, нам удается проехать еще несколько метров, прежде чем авто врезается в бок неизвестно откуда вынырнувшего фургончика. Люди, словно саранча, облепляют машину справа от меня, потом фургончик. На гребень волны выносит беловолосую фигуру в строгом костюме. Она дергается, качается – и распадается на части. Толпа растаскивает их и поглощает вмиг. Крики, стук, скрежет металла – все сливается в дикую, но до странности ритмичную композицию. Опомнившись, я отстегиваю ремень безопасности, но момент для побега потерян: к стеклам прижимаются лица, руки, трутся пестрые бока спортивных курток. Слышу, как дергают двери – пока безуспешно. И вжимаюсь в кресло, когда бита ударяет в лобовое.
Люди на капоте и вокруг словно в паутине. Паутине трещин. Стекло вмялось, но не осыпалось. Бьют в боковое, где Рик. Машина качается.
– Костя, нас заперли! Костя! – ору в коммуникатор. И в этот миг кто-то хватает меня за руку.
Оборачиваюсь. Гемод смотрит мне в лицо.
– За мной.
Щелчок блокиратора. Дверь открывается рывком, наверняка сбивая, сминая тех, кто только что висел на ней. Люди бросаются на Рика – и отступают. Расползаются, растерянные, в стороны. Падают от четких, сильных ударов. Но замешательство оказывается недолгим. Характерный треск возвращает меня в реальность.
– Шокеры! – кричу. – Осторожно!
Мир сжимается до узкого пространства за спиной гемода. Окошком в мешанине тел – нашивка "муниципальная собственность" под воротником комбинезона. И я не смею ни на миг отвести от нее взгляд, пока универсальный помощник прокладывает путь наружу.
Мы выныриваем из толпы на перекрестке. Впереди – разрозненные кучки людей. Они уже не страшны. Орут проклятия. И в этом шуме чужеродно и пронзительно звучит отчаянный детский крик.
Оборачиваемся оба, а в следующий миг я, замерев, смотрю, как Рик, врезавшись в толпу, вытаскивает оттуда светловолосого мальчишку лет четырех. И следом, волоком – ту дуру, которая приперлась сюда вместе с дитем.
В руках у дуры помятый плакат: "Гемоды не заменят ваших близких". Буквы в сердечках, прянично-сладких фигурках, изображающих семью.