– Нет, конечно, – отвечает Элина. Отодвигает кресло чуть дальше от койки. Поколебавшись, садится. И, поставив сумочку на колени, складывает на ней руки. – Так чего ты хотел?
– Просто увидеть тебя. Может, расскажешь, как вы, как Сережка... Ему ведь уже пять, да?
Элина вздыхает, словно делает одолжение всем нам, и рассказывает об успехах сына: и на подготовительных к школе, и на занятиях по плаванью. Рик слушает жадно, впитывая каждое слово, потом спрашивает, нет ли фотографий. Нехотя Элина открывает виртуальный экран, поворачивает его к собеседнику, переключает фотографии. На них светловолосый мальчуган-обаяшка: он открыто улыбается, здорово напоминая Алексея Аверина со старых снимков, которые я листала, сидя у Элины в гостиной. Вот он на детской площадке, вот наряженный в матроску на утреннике в саду, вот на морском берегу строит песочный замок. На некоторых фото Сережка с отчимом, но Рик всматривается в лицо мальчишки, ждет следующего фото. Одно, особенно удачное, просит не переключать. Долго глядит. Улыбается:
– На меня похож.
Рядом со мной клацает языком Аверина – ей тоже видно, как Элину покоробили эти слова.
– Он похож на своего отца, – Элина прячет экран, поднимается, – хватит с меня.
– Подожди! – забывшись, Рик пытается схватить ее за руку. Простыня сбивается, и теперь Элине виден ремень, охватывающий запястье гемода. Это ее не успокаивает, напротив.
– Вы с ума сошли! – она знает о камерах и оглядывается наугад. – Он же опасен!
– Нет, Элина, подожди! Дай мне руку! Просто дай мне руку!
Я жду, что наша гостья сейчас просто убежит, но она вдруг сдается на уговоры. Нерешительно подходит к койке, брезгливо касается ладони гемода.
– Ну?
Рик сжимает ее пальцы. Подавшись вперед, всматривается в ее лицо.
– Ты ничего не чувствуешь? Это же я, Алек!
– Пусти. – Элина пытается выдернуть руку.
– Посмотри внимательней! Это я! Я докажу, хочешь? Какая разница, как я выгляжу? Здесь, внутри, это все еще я!
– Пусти!
Клацает кнопка – Аверина включает связь:
– Отпусти. Или нам придется тебя отключить.
– Нет, – Рик не отводит взгляда от лица Элины. – Нет, подождите!
– Отпусти, – повторяет Анна Юрьевна.
И Рик подчиняется, разжимает пальцы.
– Ну знаете! – Элина трясет ладонью, словно ей больно. Подхватывает сумочку. – Всё, Аня, довольно с меня, слышишь? Я вам не лабораторная мышь! Мне надоели ваши гемоды, ваши опыты! Все надоело! Сами забавляйтесь со своими игрушками!
И, громко стуча каблуками, направляется к выходу.
– Эля! – Рик с ожесточением дергает ремни. – Эля, стой! – и безошибочно находит взглядом камеры, одну за другой. Смотрит в них. Прямо на меня смотрит. – Остановите ее, пожалуйста! Задержите! На минуту, на одну минуту! Пожалуйста, остановите ее!
Я догоняю Элину у лифта, запрыгиваю следом за ней в кабину. Мрачный сопровождающий в форме сотрудника безопасности, смерив меня взглядом, больше не проявляет интереса.
– Я сделала, что вы просили, Марта, но больше не хочу его видеть.
– Но он ведь правда думает, что он – ваш бывший муж. В конце концов, вы могли быть доброжелательней, что ли.
– Да ну! А каково мне, вы не подумали? Какой-то манекен раз за разом заявляет, что он – это Алек! Подумайте, поставьте себя на мое место, Марта! Пусть сразу уяснит свое положение, так всем будет легче. В конце концов, Аня всегда может просто стереть ему память.
Мы прощаемся холодно, торопливо. Вернувшись наверх, я вижу в коридоре у палаты Рика Анну Аверину. Она стоит, сложив руки на груди. Кивает проходящим мимо санитарам.
– Успокоительное, – говорит. – Не хватало еще, чтобы швы разошлись.
Те скрываются в палате, откуда слышится металлический грохот.
– Ненавижу! – сложно поверить, что так может кричать гемод. – Ненавижу! Всех вас ненавижу!
Я пытаюсь пройти туда, но Аверина останавливает меня, ухватив за локоть.
– Вы ее не уговорили? Так я и знала, – и усмехается. – Хотите спросить: "Как вам не стыдно"? Да? Так вот: вам ведь тоже не стыдно, Марта? Только что вы самым наглым образом подглядывали за тем, что не предназначено было для ваших глаз. Словно кино смотрели, правда? Но вас не мучают угрызения совести. А знаете, почему? Потому что это все – не по-настоящему. Потому что вы тоже не считаете его человеком.