Палермо молчит. Отчего-то он боится смотреть мне в глаза…
Я вижу крупное фото. На нем бездыханное тело какого-то стриженого мальчишки. Где-то я его уже видел… Я склоняюсь над ним. Из раны в голове бьет ключом кровь. Я подставляю крошечный пузырек. Он мгновенно наполняется. Перед глазами у меня снова плывет…
– …Ну вот, пришел в себя! – на меня насмешливо смотрит Кондрат. Он чужой. Он больше не я. Рядом стоит Ален с испуганными глазами и машет перед моим лицом полотенцем.
– Слабак ты, Эрос! – Кондрат беспощаден. – И трех минут не продержался в Гемоглобове. Бери пример с Палермо – его теперь оттуда клещами не вытянешь!
Глянув на Палермо, мне опять становится дурно: он взглядом врос в свой монитор, его глаза – это глаза вяленого карпа. Вдруг они мигают!
Иконка от Кондрата: «…Гемоглобов – это Вакх, способствующий плодородию твоего эго…»
Нонна Юрьевна делает мостик. Я искал комнату, где бы мог прилечь и успокоиться, и случайно попал в ее спальню. Мать Кондрата необыкновенно пластична.
– Подстрахуй меня, Эрос.
Я поддерживаю Нонну Юрьевну за талию, но не могу удержаться и трогаю ее голый живот. Он очень сильно накачен. Замерев в форме триумфальной арки, 37-летняя красивая женщина вдруг меняется в лице: – Такие юноши, как ты должны, бояться заниматься сексом!
Я сажусь перед ней на корточки и заглядываю в ее перевернутые «вверх ногами» глаза: – Но я не боюсь, Нонна… Я уже достаточно взрослый!
– Ты ничего не знаешь, мой милый мальчик. Природа нарочно усреднила сексуальные способности мужчин. Но, увы, всегда встречаются аномальные мужчины…
– Какие, «анальные»? – насмешливо перебиваю я.
– Анальным бывает секс, а мужчины – аномальными. Они способны заниматься аномальным сексом. Нет более счастливой женщины, чем та, которая переспала с таким мужчиной!
– Почему же тогда «увы»?.. Я что, должен буду умереть от избытка сексуального удовольствия?
– Нет. Удовольствие вдруг откроет тебе дорогу к страху. Ты станешь бояться умереть от страха смерти. И тогда возненавидишь всех женщин.
– Но почему?! – я больше не улыбаюсь, глядя в ее мигающие «вверх ногами» глаза.
– В голове у каждого мужчины есть участок мозга, который блокирует этот страх. У аномального мужчины это место особенно уязвимо. Сильный экстаз разрушит этот блок так же легко, как стихия защитную дамбу.
– Так что же мне делать?! Постричься в монахи?!
Нонна Юрьевна неожиданно выпрямляется, ложится на ковер, превращаясь из триумфальной арки в долину любви. Она хищно смеется: – Если ты не боишься умереть от страха… иди ко мне!
18.04.
Иконка от Кондрата: «…Ге-Мы! Мы – гемы… Гем, не ищи в словаре толкования имени своего. Гемы… У тебя есть что-то от поклонника Вакха, орфика, пифагорейца и раннего христианина. Но ты пошел дальше их! Грубые поклонники Вакха достигали божественного безумия, упиваясь вином. Аскетичные орфики достигали божественного безумия благодаря духовному опьянению. Точно так же поступали пифагорейцы и ранние христиане. Ты приходишь в экстаз, обменявшись кровью с близким другом…»
Ален больше не приходит. Может, она узнала, что я могу умереть от страха перед смертью? Кто ей это сказал?!.. Мы по 12 часов не вылазим из Гемоглобова. Я теперь не знаю, чьей крови во мне больше: Кондрата, Палермо или моей собственной. Я досконально изучил своих друзей (уверен, они меня тоже). Я был Палермо и дважды трахался с его девушкой в ее душном «фольксвагене»-«жуке». Я усвоил, как стряхивает с пениса капельки мочи Кондрат. Я, будучи опять же Кондратом, старательно разрисовывал яички спящего пьяного себя-Эроса. Но я всегда мгновенно выхожу из Гемоглобова, когда, вновь родившись Кондратом, наверное, в сороковой раз отправляюсь на сборы с «браунингом», к которому прикручена цифровая камера. Наверное, Нонна Юрьевна права: я действительно боюсь умереть от страха смерти.
Неожиданно сегодня после обеда появилась в нашей команде Ален. От нее струится какая-то невидимая сексуальная патока. Я затащил ее в ванную. Нонна Юрьевна чистила зубы. Она грустно улыбнулась мне и вышла. Я раздел Ален догола и посадил на раковину. Ален развела ноги, а я… Меня вдруг охватил дикий ужас, ноги подкосились… Ален в полном восторге: она подумала, что я потерялся перед ее наготой. Она набрала в соломинку томатного сока и, не выпуская один ее конец из своего рта, приблизила другой к моим губам. Я ухватился за него как утопающий за соломинку. Минут пять мы, дурачась, гоняли сок от одного края к другому, потом Ален его неожиданно проглотила.
Иконка от Кондрата: «…Гем, ты не веришь в переселение душ. Ты веришь в переселение своего эго в близкого друга. Когда к тебе вместе с кровью твоей возвращается твое эго, ты переживаешь высшую точку экстаза. Невозможно любить кого-нибудь сильнее, чем себя самого…»
Мы вчетвером сидим за комгемами и в который уже раз становимся оборотнями. Ален, правда, решается на это впервые. Я становлюсь Палермо и выгуливаю его болонку Варту в городском парке. Апрель зеленеет миллионами почек и молоденьких листочков. Но вечереет почему-то по-осеннему быстро. По аллее ко мне приближается, громко матерясь и жестикулируя, толпа сборовцев, человек 30. Среди них я узнал Крюка. Внутри меня все похолодело: ведь неделю назад его похоронили! Крюк, словно прочитав мой страх, бьет меня в живот рукояткой молотка. От жуткой боли я сгибаюсь и падаю на колени. Варта надрывно лает, потом начинает жалобно визжать: наверное, ее кто-то пнул ногой. Я не способен больше контролировать ситуацию, слышу, что меня собираются принести в жертву, кто-то кулаком заезжает мне в правый глаз. «Досить, пацани. Сьогоднi у мене гарний настрiй!» – смеется Крюк, и парни идут дальше. Неожиданно Крюк останавливается, я напрягаюсь, готовясь к новой боли, но вижу, как тело заправа несколько раз вздрагивает, будто он танцует незнакомый мне психоделический танец, и Крюк тяжело падает спиною на землю…
Как мне осточертела эта гемоглобовская чернуха! Я уже поспешил выйти из Гемоглобова, как вдруг мою голову будто тисками сдавило. Аж метелики в глазах замерехтели! В тот же миг мою грудь, чуть ниже сердца, пару раз пробивают раскаленным прутом. Но я не успеваю разглядеть эту сволочь – падаю назад и сильно ударяюсь головой об утоптанную землю. При этом чувствую такое, чего еще никогда в жизни не испытывал: как во мне, звеня, убывают силы, как из раны на голове с нестерпимым жжением льется кровь. Кто-то темный и расплывчатый вырос возле меня, резко опрокинул свое лицо в мою сторону… Я с трудом узнаю Кондрата. Этого лоха из соседнего дома я не раз бил… У-у, какая у него паскудная харя, он что-то шепчет, но я не разберу. Мне ужасно дерьмово, мне больно…
– …Вставай!! Беги их разними! – Палермо орет мне прямо в ухо и бьет по щекам. Я вынимаю из вены иглу и кидаюсь разнимать Кондрата и Ален. Я никогда не видел ее такой: закусив губу, она вцепилась в волосы Кондрату и бьет его коленкой между ног.
– Иуда!.. Иуда!.. Иуда!.. Ты предал своих друзей!
Вдруг Кондрат, увернувшись, бьет Ален в живот ножницами, которыми она четверть часа назад открывала пакет томатного сока. Ален, открыв рот, падает на Кондрата и обнимает его. Но Кондрат скидывает ее с себя и бежит из комнаты. Я бросаюсь за ним, но опаздываю: Кондрат запер дверь.
– Скотина!! Я все равно достану тебя!
– Володя, – впервые за три года обращается ко мне по имени Палермо, – Ален зовет тебя.
– Эрос, я была им, – Ален выдавливает из себя слова, словно тюбик остатки зубной пасты, – я была Кондратом… Я все видела… Он нас обманул… Это не было самообороной. Эрос, он нарочно убил того парня. Он и меня заставил это сделать!! Я собирала кровь в пузырек из-под глазных капель!.. И там был рядом… – лицо Ален искажает болезненная гримаса, – там был Палермо…