– Супер! – просиял Степка, жрущий все и в любое время, причем не полнеющий. Видать, растущий организм. Дед тоже был доволен. Он ушел сделать заказ, и я наконец закрыл дверь, оставшись фейсом к фейсу со Степкой.
Когда в душе я увидел, как у ног расползается кровавое пятно, почему-то вспомнил «Последнего магната».
Или это был «Вечер в Византии»? Черт! О чем я думаю! Надо срочно к врачу. Я позвонил знакомому хирургу и тот устроил мне через час консультацию у лучшего проктолога. Черт! Мало того, что пришлось лезть на гинекологическое кресло, так рядом с проктологом возникла какая-то молодуха. Они вдвоем уставились на мою задницу, и проктолог аж присвистнул:
– Ну и геморроище! Что ж вы так запустили. Резать пора. Давно созрел.
– А иначе никак? – жалко проблеял я.
– Иначе уже поздно. Давайте-ка в понедельник и приходите. И ничего страшного. Никакого вам скальпеля. Лазером чиркнем и через три дня отпустим. – Уговорил, словом.
На операцию меня провожал Дед, который не поленился сделать массу звонков, чтобы у меня все было по высшему разряду. Блудную мать мы решили не обременять.
Короче, положили меня на операционный, точнее, гинекологический стол. Анестезиолог вкатил в позвоночник укол и радостно сообщил, что я теперь ниже талии ничего не буду чувствовать, потому что благодаря звонку Деда он сделал свое дело от души. Я вяло поинтересовался, а бывает ли иначе? На что он сообщил, что давеча так оно и было – позвонил его друг и попросил за тещу. Хорошо попросил.
– Видите ли, – усмехнулся он, – анестезия бывает двух видов. Первая, когда ничего не чувствуешь и не можешь двигаться. Вторая, когда все чувствуешь, но двигаться не можешь.
– Ясно, – усмехнулся я, – теща пошла по второму разряду.
– Гады вы, мужики, – услышал я беззлобное заявление.
Надо же, а я и не заметил, что давешняя молодуха тоже здесь. Она, между тем, лихо закинула мои ватные ноги на подлокотники гинекологического кресла, накрыла их чем-то и примостилась рядом с проктологом. Ног я действительно не чувствовал. Хотел почувствовать остальное, но руки мои были в захватах – одна с капельницей, вторая с тонометром. Я решил не думать о плохом и попытался придумать социальный ролик. Но не тут-то было! Оба врача, ковырявшихся в моей заднице, затеяли обсуждение какого-то служебного романа. Присутствующие в операционной не замедлили подключиться. Если бы иногда не звучали медицинские термины, я бы решил, что они обо мне забыли. Потом запахло горелой плотью, и я понял, что всепроникающий луч лазера лишает меня одной составной бинома. Мысленно я поблагодарил их обоих: лазер – за то, что он пришел на смену скальпелю, геморрой – за то, что он сдал свою смену. Наконец главный сказал традиционное «Кушать подано», в смысле, «Спасибо всем». И меня покатили в палату.
Ночью позвонила мадре. Я подумал, что Дед проговорился, но оказалось, она звонит просто так. И то ли я расслабился, то ли анестезия еще действовала, но на вопрос мадре «Как твои дела?» ответил как дурак:
– Ма, я стал иудеем.
– В каком смысле? – ахнула она.
– Обрезание сделал.
Я услышал ее удивленный возглас и вырубил телефон. Ничего, пусть попарится, пусть найдет решение. Я закрыл глаза.
– Шалом, – сказал я, увидев мадре.
– Пуся! – всхлипнула она, кинувшись ко мне. Скривившись от ненавистного детского прозвища, я дал ей облобызать себя. На бэкграунде маячил Дед, отвечая на мой молчаливый упрек в стиле «И ты, Брут?!» скорбным взглядом типа: «А что я мог поделать?!»
– Здорово выглядишь, – сказал я мадре. Очевидно, она восприняла это как осуждение – ну, в смысле, «мне так плохо, а ты хорошеешь» – и тут же кинулась в атаку:
– Разве ты когда-нибудь в чем-нибудь слушался меня? Сколько раз я говорила тебе: «Пуся, не доводи до крайностей!»
Я только хотел выпятить нижнюю губу, но решил, что есть способ получше. Изобразил на лице дикую боль и попросил родных вытряхнуться по причине моей большой нужды. Отмел напрочь всякие там «мы подождем в коридоре, пока ты…», и как только за мадре закрылась дверь, испустил из своей задницы громкий и победный звук. Думаю, щепетильную мадре как ветром снесло. На роль сестры милосердия она, конечно, не тянула. Тем не менее утром, ну, в смысле, к часу, она опять заявилась и не нашла ничего лучше, как пристать ко мне с вопросом:
– А почему ты решил сделать обрезание? Только не говори, что по зову крови.
Вот женщина, а!
Как я понимаю ее мужей!
– Мадре, – простонал я, – тебе полагается здоровьем моим интересоваться, а не…