Кейт устремила на него испепеляющий взгляд.
– Я так и думал. Теперь мы куда-то движемся. Лучше быть честной. Одна последняя вещь, мисс Уорнер. Я вижу, что ваши исследования финансированы научно-исследовательским отделом «Иммари Джакарта». Вероятно, это только совпадения… но, к большому сожалению, «Иммари Холдигс» приобрел многие активы голландцев, когда их прогнали шестьдесят пять лет назад… так что деньги для вашей работы пришли от…
Сунув листки в папку, он встал, словно этакий индонезийский Перри Мейсон, возглашающий свою заключительную речь.
– Вы можете видеть, как может видеть это жюри присяжных, мисс Уорнер. Ваши люди уходят, но возвращаются с новым именем и продолжают эксплуатировать нас. Вместо сахарного тростника и зерен кофе, как в девятисотых годах, теперь вы хотите новых лекарств, вам нужны новые морские свинки для экспериментов. Вы берете наших детей, проводите опыты, которые вы не можете проводить в своей собственной стране, потому что вы не будете делать это со своими собственными детьми, а когда что-то идет нехорошо – может, ребенок заболевает или вы думает, что власти узнают, – вы избавляетесь от этих детей. Но что-то идет неправильно. Может, один из ваших санитаров не может убить этих детей. Он знает, что это неправильно. Он оказывает сопротивление, и он убит в борьбе. Вы знаете, что полиция придет, так что вы придумываете эту историю про похищение? Да. Вы можете это признать; это будет лучше. Индонезия – милосердное место.
– Это неправда.
– Это самая логичная история, мисс Уорнер. Вы не даете нам альтернативы. Вы просите своего адвоката. Вы настаиваете, чтобы мы освободили вас. Подумайте про то, как это выглядит.
Кейт уставилась на него.
Встав, человечек двинулся к двери.
– Очень хорошо, мисс Уорнер. Я должен вас предупредить: то, что последует, не будет приятно. Лучше всего сотрудничать, но, конечно, вы, умные американцы, всегда знаете лучше.
Глава 11
– Проснись, Цзинь, выкликают твой номер.
Цзинь попытался открыть глаза, но свет просто-таки слепил. Товарищ по комнате скорчился над ним, шепча что-то ему на ухо, но Цзинь не мог разобрать ни слова. На заднем плане гулкий голос вещал через громкоговоритель: «204394, явиться немедленно. 204394, явиться немедленно. 204394. 204394. Явиться».
Цзинь соскочил с узкой койки. Давно ли его вызывают? Он стрельнул глазами влево-вправо, взглядом обшаривая клетушку размером три на три метра, которую делит с Веем. Где его штаны и рубаха? Только не это – если он опоздает и забудет свое обмундирование, его наверняка выгонят. Да где же они?! Где?.. Товарищ по комнате, сидя на своей койке, протягивал ему белые хлопчатобумажные штаны и рубаху. Схватив вещи, Цзинь торопливо их натянул, едва не порвав штаны.
– Извини, Цзинь, я тоже спал, – уставившись в пол, пробормотал Вей. – Я не слыхал.
Цзинь хотел что-то сказать, но времени на это не было. Выбежав из комнаты, он помчался по коридору. Несколько каморок пустовали, а в большинстве было лишь по одному обитателю. Санитар у дверей пристройки распорядился:
– Руку!
Цзинь протянул руку:
– Двести четыре триста девяносто четыре.
– Спокойно, – велел медик. Помахал ручным прибором с экранчиком над предплечьем Цзиня. Тот пискнул, и санитар, повернув голову, гаркнул: – Есть! – И распахнул Цзиню дверь. – Ступай.
Цзинь присоединился к примерно пятидесяти другим «жильцам». Трое санитаров отконвоировали их в большую комнату с длинными рядами кресел. Высокие перегородки делили ряды на подобие отсеков. Рядом с каждым креслом, напоминающим пляжный шезлонг, высилась серебристая стойка с тремя мешками прозрачной жидкости, каждый с тянущейся от него трубкой. По другую сторону каждого кресла стоял аппарат с уймой циферблатов – больше, чем на приборной доске автомобиля, – и свисающим снизу жгутом проводов, привязанным к правому подлокотнику кресла.
Цзинь еще ни разу в жизни не видел ничего этакого. Такого просто не бывало. С той поры, когда он прибыл в заведение шесть месяцев назад, повседневная рутина почти никогда не менялась: завтрак, обед и ужин точно в одно и то же время, и блюда всегда одни и те же; каждый раз после еды брали кровь из штучки вроде клапана, которую ему вживили в правое предплечье; да порой еще приходилось делать днем упражнения с электродами на груди. Все остальное время они были ограничены стенами своих каморок три на три метра с двумя койками и туалетом. Каждые два-три дня делали его фотографию большой машиной, издающей басовитое жужжание. И всегда велели ему лежать неподвижно.