− Плотникова Анна Викторовна?
− Да, − чувствовала себя прицепленной к полиграфу.
− Какие предметы Вам нравятся больше всего, Анна?
− Я успеваю по всем предметам.
− Но я спросил не об этом, − выражение его лица не менялось совершенно. Это было тоже странно, хотя, возможно, я уже сама себя настраивала на мистическую волну.
− Теория статистики. Надеюсь, это заявление добавит мне баллов для автомата.
Ну, а что? Меня спрашивают − я отвечаю как можно честнее.
− Чем вы увлекаетесь помимо учебы?
− Читаю книги.
− Какие?
А вот это уже ни в какие ворота! Неестественно, до нервной дрожи неестественно красивый мужчина ничего не записывал, но я наглядно представила, как заполняется в его голове досье: «Такая-то девица такого-то года от роду, Шопенгауэра не читала, с Кантом ознакомлена поверхностно, а вот Донцовой себе всю репутацию испортила. Казнить». Но я очень вежливая, мама бы мною гордилась:
− Разные.
Мне показалось или губы у него едва дернулись?
− Кем работают ваши родители, Анна?
Я проигнорировала множественное число.
− Мама — главный экономист в крупной компании.
− Каков ее средний заработок?
Ага. Вот сейчас он предложит косметику по каталогам продавать.
− Не думаю, что это вас касается.
Он никак не отреагировал на выпад и продолжал:
− Отец?
Отец. Я вообще не знала своего отца. В детстве я спрашивала у мамы о нем, она отвечала, что тот ушел от нее еще до моего рождения. Позже, будучи подростком, я выяснила, что они с мамой даже не встречались. Просто так вышло, что они оказались в одной постели, она забеременела, а папаша исчез из города сразу, как только услышал эту новость. У меня не было по этому поводу ни тяжелых переживаний, ни закоренелой ненависти. Чем больше я об этом думала, тем больше понимала, что винить его сложно: он был таким же подростком, как мама, он не любил ее, даже не считал своей девушкой. Он не знал, как справиться с возникшей проблемой. Отец просто оказался слабым, а вряд ли кто-то выбирает, насколько сильным ему быть. Я никогда не оправдывала его, но и не осуждала. Я вообще о нем не думала. Моя семья — это мама. Мне всегда этого было достаточно.
Я перебрала в голове варианты ответа, но вдруг осознала, что я этому милому дядечке ничего не должна объяснять. Кроме того я никогда не мечтала ни о работе в банке, ни о продаже косметики по каталогам. Поэтому, вместо ответа, встала и спокойно спросила:
− Собеседование закончено? Я могу идти?
А вот в этот момент он точно улыбнулся. Прямо почти по-настоящему растянул губы! И кивнул.
Вечером, придя домой, я рассказала маме об этом странном собеседовании. Она зачем-то очень подробно расспросила о внешности моего «банкира», а потом задумчиво закивала головой. Это уже тогда показалось подозрительным, но мама на мой вопрос ответила: «Да-да, странно. Нет, я ничего об этом не знаю». Собственно, эта история очень быстро забылась за неимением дополнительной пищи для размышлений.
Студенческие годы пролетали. Я была счастливой молодой девушкой — немного странной, иногда замкнутой, иногда грубой, иногда общительной и дружелюбной, ходила на студенческие вечеринки и вкушала последние радости остатка детства. И во мне всегда жил Андрей. Наверное, поэтому на пятом курсе я и начала встречаться с Гришкой — голубоглазым улыбчивым блондином, который отдаленно имел внешнее сходство с моим прекрасным принцем. Гришка был хорошим человеком и моей маме очень нравился. Месяц у нас с ним ушел на то, чтобы наслаждаться друг другом, и еще год — на то, чтобы понять, что нас ничего, кроме секса и пустых разговоров, не связывает. Инициатором расставания стала я, но Гришка, как мне показалось, ощутил облегчение. Очень быстро он обзавелся другой подругой, о чем и поспешил мне сообщить. Возможно, ему был необходим хоть укол ревности с моей стороны, чтобы окончательно поставить точку, чтобы убедиться, что год, проведенный вместе, хоть что-то для меня значил. Укол ревности был.
После института мне предложили остаться на кафедре в должности ассистента, и я согласилась. Мне казалось, что у меня подходящий характер для преподавания, да и других планов у меня не было. Шло время, я поступила в аспирантуру, вела семинары и ходила на лекции к именитым профессорам. В моей жизни все было правильно. А потом мама умерла.
На похоронах я не плакала. Стояла спокойно, выпрямив спину, и смотрела в точку впереди себя, как будто происходящее меня не касалось. Люди подходили, что-то говорили, иногда раздражающе обнимали, я кивала и возвращалась к своей точке. Думала о том, почему люди вообще плачут на похоронах, зачем нужны венки и искусственные цветы. Думала о том, что тете Свете нелегко было решать все проблемы, связанные с организацией траурных церемоний. Думала о том, что пришло очень много людей, большинство из которых я не знала. Даже Гришка пришел. Возможно, я должна быть ему за это благодарна. Или не должна? Обязана ли я вести себя каким-то определенным образом, или от меня никто ничего не ждет? Может быть, все хотят, чтобы я заплакала? Я думала о маминой желтой кружке. Это был второй показатель моего странного внутреннего устройства, но тогда мне тем более было не до самоанализа.