Стрельбу мы услышали сразу же, как только поднялись на гребень скалы, на склоне которой наш друг держал свой неравный бой, давая возможность нам оторваться от преследования. Расстояние до места боя оставалось ещё приличным, хватило бы часа на два, если не на три быстрой ходьбы. Вскоре мы увидели вертолёты, которые начали шнырять туда, сюда над рекой, где остался прапорщик. Нам следовало поторопиться. Но делать это нужно было осторожно, чтобы ненароком не демаскировать себя, да и с воздуха чтобы не увидели насм раньше, чем мы подойдём к месту боя и сможем помочь своему другу. На оставшуюся пару километров нам пришлось потратить почти столько же времени, сколько ушло его на весь путь от места Димкиной засады и обратно. Мы не могли позволить противнику обнаружить себя, иначе пропадал весь смысл нашего возвращения, который как раз и заключался в неожиданности нападения на застигнутых врасплох американских солдат. Читатель уже знает, что приключилось с прапорщиком Сокольниковым после того, как мы расстались, но нам-то об этом было ничего не известно.
Мы поспели вовремя. Димыч, уже расстреляв почти весь боезапас, начал с ними игру в догонялки. Он тянул время, давая нам возможность уйти как можно дальше. Только всё равно его взяли. Прервалось всё случайно. Как оказалось потом, пуля попала в камень, и отлетевшим от него осколком прапорщику разбило голову, отчего он потерял сознание. Конечно, наш друг не собирался стреляться или подрывать себя гранатой, хотя у него и оставалась для себя последняя пуля. Димка решил по-другому. Он заранее просчитал, что время, затраченное на его допросы и пытки, так же сыграет свою положительную роль в смертельной игре. Мне ли не знать Димку, с которым я был знаком ещё со школы. Сокольников прекрасно понимал, что проиграет, но даже свой проигрыш он хотел обратить в нашу пользу. Димка не боялся истязаний и мучений, он был уверен, что терпения у него хватить хоть на десятерых.
Мучили Димку действительно страшно и жестоко, даже очень жестоко. У специалистов из Лэнгли был богатый опыт по этой части. Нам не раз приходилось сталкиваться в джунглях Анголы и Южной Америки с результатами их допросов с пристрастием, и скажу честно, не многие из моих бойцов могли бесстрастно взирать на увиденное. Многие уходили за кусты, чтобы я не видел, как их тошнит и выворачивает наизнанку от страшного того зрелища.
Мы осторожно и скрытно наблюдали сверху за всем тем, что происходило у подножия скалы, на берегу бурной горной реки. Картина, что мы увидели, для нас была, в общем, знакомая. Специалисты из ЦРУ не придумали ничего нового. Перед ними на земле лежал прапорщик. Он был почти без одежды, а те лохмотья, что прикрывали его истерзанное тело, назвать одеждой не поворачивался язык. Димку только что закончили бить ногами. Видимо, устав от такой работы специалисты по борьбе с диверсантами, решили отдохнуть и бросили его лежать прямо на камнях на самом солнцепёке. Прапорщик находился в полном сознании. По отдельным фразам разговора цереушников, донёсшегося до наших ушей снизу, или кто там его пытал, мы поняли, что Димка наш молчит, и они не могут от него добиться ни слова. Они хотели вытянуть из Сокольникова кое-какие признания, но вот какие, расслышать было трудно. Поняв бесперспективность допроса, они поначалу начали угрожать Сокольникову, убить его, но потом, видимо, переговорив с кем-то по радио, вызвали вертолёт, чтобы отправить пленного в центр для дальнейшей работы с ним, как это у них называлось для психологической обработки. Но это были всего лишь наши предположения, ведь я многого не знал. Не знал, например, что прапорщик встретил здесь своего самого «заклятого товарища», не знал также, что полковник Дентен категорически запретил лишать пленного жизни, но позволил, изувечить и калечить его. Обо всём этом мне и Алёшке Димка Сокольников расскажет уже после, а пока мы наблюдали и разрабатывали план освобождения нашего друга из плена. Мы видели сверху все издевательства американцев над прапорщиком, но вынуждены были ждать. «Почему?» — могут спросить меня, да потому, что торопиться в таком деле нельзя. Спешка могла бы всё испортить.
Но складывающаяся обстановка вскоре потребовала от нас скорых решений и не менее быстрых действий. «Если прилетит вертолёт, и Димку отправят в куда-то центр, на какую-нибудь военную базу, то нам его оттуда вызволить практически будет невозможно», — рассуждали мы с Алёшкой, мгновенно оценивая обстановку. На нас двоих приходилось минимум человек по десять, с учётом оставшихся специалистов из ЦРУ и двоих сотрудников из турецкой контрразведки. Димка перед этим хорошо отработал, как говорится, по полной программе, понять это можно было по, лежавшим на берегу реки в ряд, трупам убитых прапорщиком в бою солдат. Я насчитал их семнадцать. Восемнадцатого, то есть того самого, которого прапорщик завалил в рукопашном бою, мы не увидели, ведь сержанта Скотта забрал с собой полковник, когда улетал к военным.
В этот миг к лежавшему Димке подошли двое и сели ему на ноги. Ещё двое других, один их которых, положив на горло прапорщика толстый кожаный ремень, наступил на его концы своими ботинками. Я понял, что они сейчас будут вновь пытать Димку.
— Командир? — чуть испуганно, но больше удивлённо обратился ко мне Алексей. — Что это они собираются с ним делать? Я не понимаю! Саня, Саня!? Командир!? — Быстро, словно заведённый, повторял майор моё имя, дергая меня ещё и за ворот комбинезона. Я даже был вынужден зажать ему рукой рот и ударить довольно сильно по боку, дабы привести Алексея в себя.
— Алёша, возьми себя в руки. Истерика нам не нужна, она слишком плохой союзник настоящего спецназовца. Ты настоящий спецназовец? Вот и ладненько! — потрепал я майора по плечу. — Успокойся! Я сам пока не знаю Алёшка, что они собираются делать? Не знаю! Вижу, что просто издеваются над беззащитным человеком! Фашисты! Ну, мы сейчас с ними поквитаемся! — Прошептал в ответ, а сам почувствовал, как по моему телу побежали мурашки и волосы на голове начали подниматься дыбом. И было отчего!
Тот солдат, что стоял на ремне, сначала придушил немного Димку, а затем вытащил из-за пояса нож и стал что-то им стругать. Увидев эти приготовления, я тут же догадался о намерении специалиста из отряда по борьбе с диверсантами: «Он сейчас попросту будет вгонять под ногти Сокольникова заточенные спички и поджигать их».
От группы тем временем отделился ещё один солдат и, подойдя к распростёртому телу прапорщика, стал прижигать его концом дымящейся сигары. Смех над рекой стоял оглушительный. А Димка, наш дорогой друг, молчал, он не издал ни единого звука, ни застонал, ни закричал, зато улыбался от боли, и это приводило солдат в бешенство. Они стали буквально неистовствовать, ибо притащили на берег ствол сухого дерева и начали что-то кричать. Мы не могли разобрать дословно их пусть и громкие разговоры, но основное содержание нам стало понятно. Капитан и сержант из группы «Дельта» в купе со специалистами ЦРУ решили по их выражению поджарить советского спецназовца, то есть, во всю поглумиться над ним, не убивая при этом, как приказал им полковник Дентен, но помучив, придумав изуверскую пытку. Я украдкой посмотрел на Алексея. Он был бледен и отрешён. Я это понял по его плотно сжатым губам и остановившемуся взгляду. Прямо на моих глазах на его лбу вдруг выступила испарина. Алексей сейчас находился не со мной, он был там, на берегу реки, вместе со своим товарищем. Мне приходилось где-то читать, что порой человек, наблюдая за мучениями другого близкого ему человека, эмоционально может переживать ту же боль и страдания, что переносит тот, кого мучают. Сейчас же мне предстояло самому увидеть то, о чём когда-то читал в научном журнале. У Алёшки вдруг из-под ногтей потекла кровь, а на руках и на шее стали появляться волдыри от ожогов. Ждать больше было нельзя, ибо Димка мог и не дождаться наступления темноты, под покровом которой мы хотели освободить нашего друга.