– А причина-то в другом, – медленно проговорила мать. – У Натальи не могло быть детей. Что-то врожденное. Она мне не рассказывала толком. Не очень-то она мне доверялась. Однажды, еще лет пятнадцать назад, сухо объявила, что не будет матерью, не может. И замуж не пойдет. А когда маленькой была, она хотела девочку. Представляла, как будет ее нянчить, с куклами играла. Все куклы девочки были, ни одного пупса.
– Вы думаете, что она потеряла смысл жизни из-за того, что не станет матерью? – Кира смотрела внимательно, с сочувствием и сожалением.
Женщина кивнула в ответ.
Девушка продолжила:
– Наталья очень много работала. И даже бесплатно. Мне всегда казалось, что она слишком занята, чтобы думать о чем-то плохом, угнетающем. Наталья была счастлива, занимаясь своей работой. Ей же нравилось помогать людям… женщинам. Она никогда не говорила… – Кира задумчиво покачала головой, демонстрируя разговоры по душам, которые ее связывали с совершенно незнакомой женщиной.
– А Наташка никогда ничего не говорила. Никогда никого не любила, никогда ни о ком не заботилась, да и не чувствовала ничего! – Слова прозвучали резко и даже зло.
Кира удивилась, что старушка, которая до этого в основном шептала, проговорила слова так, будто выплюнула их.
– Почему же не любила, не чувствовала?
– Потому что, если женщина не любит мать, она не умеет любить вообще. Значит, она не освоила первый, самый главный вид любви и дальше уже не сможет ни с кем нормально жить. Ни с мужчиной, ни с детьми. Это как пропись. Палочки да крючочки пишешь и пишешь – привыкаешь. Почерк вырабатываешь. А если в самом начале не научилась выписывать красивые закорючки в прописи, почерк навсегда останется корявым. – Женщина, завернутая в шаль, изменилась. Она уже не выглядела отсутствующей, апатичной и глубоко несчастной. Из нее фонтаном плескались претензии к неблагодарной дочери, неприязнь и обида на весь мир. – Наташка занималась только собой и плевать хотела на всех остальных. Поэтому ее Бог и наказал, тем, что она детей не могла иметь. Хахаль ее, наверное, бросил, узнав, что она родить не сможет, вот она и поняла, что в жизни у нее ничего хорошего не будет без детей, и с моста кинулась. Поэтому гадалки и видят, что девочка маленькая виновата в ее смерти. Дочка нерожденная, о которой она так мечтала.
– Мне думается, вы не совсем правы. Наташа нашла себя. Она очень заботилась о своих пациентках. Это же несчастные женщины. Кого-то бьют мужья, кто-то подвергся насилию, кто-то тащит на себе пьющего мужа и нескольких детей в одиночку. Наталья самозабвенно им помогала. Искренне желала изменить их жизни к лучшему. – Кира внимательно наблюдала за Зинаидой Ивановной.
– Тут никаких сомнений. Своих подопечных она и днем и ночью была готова спасать. А матери за лекарствами в аптеку сходить некогда. У посторонних людей доставку заказывала. Едва ее подопечные эсэмэску скинут или позвонят, она сразу на телефон садилась и бесконечно утешала, поддерживала, разговаривала. В любое время подрывалась, все дела бросала. Конечно, они несчастные, им забота нужна и понимание. А матери забота не нужна. Мать и одна проживет, без поддержки. – Зинаида Ивановна с шумом втянула носом воздух и прищурила глаза. – Только я вот что вам скажу. Не по-настоящему она все это делала, не от чистого сердца, не искренне. Грехи она отмаливала. Прощение хотела заслужить. Стараться-то старалась, но, видать, впрок не пошло. Не засчиталось лицемерие.
– Ваше прощение? Наталья хотела получить ваше прощение?
– Нет, я для нее мелочь. Ей от меня ничего не надо было. Да и нет у меня ничего. Прощение Господа Бога, – фыркнула Зинаида Ивановна. Шаль сползла с ее плеч. Она распалилась, активно жестикулировала, поедала пряник за пряником, не замечая этого и расплевывая крошки по сторонам. – А вы правы, надо было бы мое прощение заслуживать. Бог-то, может, есть, а может, его нет, а вот проклятия материнского стоило бы и побояться.
Кира кивнула:
– Я, пожалуй, пойду.
Зинаида Ивановна умолкла, поджав губы. Установилось молчание. Кира вымыла за собой чашку. Поставила ее в шкаф. У входа обернулась. Она снова видела глубоко несчастную, измученную и затравленную женщину. Изо дня в день сжигая себя обидами и претензиями к давно выросшей, взрослой женщине, она вдруг лишилась источника своего горя и мучений, но все еще не могла остановиться. Не умела жить и думать по-другому.
Скорее всего, Наталья уже пыталась помочь матери, применяла психотерапию. Но та либо блокировала все ее усилия, не веря в методы, либо обижалась еще больше, желая получить от дочери иное, пыталась заставить дать то, чего Наталья давать не хотела или не могла.