Спустя две или три минуты Алсвейг зашевелился и сел, стряхивая насыпавшуюся сверху землю.
– Томаш, ты как – в порядке?
– Вроде бы да. А ты?
– Более-менее. Хорошо, что я успел ввести себе лекарство уже в машине, как раз перед тем, как начался этот кошмар! Теперь мы опять остались без пищи и медикаментов. И Витторио… Одна радость – цель совсем рядом.
– Где мы?
Журналист огляделся.
– Судя по последним показаниям приборов, мы недалеко от Терни. Примерно километрах в тридцати. Отсюда до Рима – часа полтора езды по наземной дороге. Я постарался сесть как можно ближе к автостраде. Правда, там наверняка заметили взрыв, и мы можем столкнуться с патрулем. Но если повезет, нам удастся раздобыть машину раньше, чем это случится, и тогда мы будем вне подозрений.
– Ты спас мне жизнь, Франк…
– Я и себе ее спас. А уж Кто нас на самом деле спас, думаю, и так понятно. Пошли!
Алсвейг повернулся и, заметно покачиваясь, зашагал по полю, которое выглядело давно заброшенным, к маячившей далеко впереди темной кромке леса. Гудерлинк пожал плечами ему вслед. Он не мог понять, почему Тот, Кто спас их, не захотел спасти Витторио.
Видимо, поначалу им придавал сил пережитый шок – они все еще не могли поверить, что остались живы. Но прошло около часа, и возбуждение начало спадать, уступая место крайней усталости. Рана пока не беспокоила Алсвейга (по крайней мере, он сам так говорил), но шел журналист шатаясь, а скоро и начал прихрамывать, после того как неловко ступил и повредил щиколотку. Все же им повезло: они вышли к закусочной, которая стояла на небольшой дороге, метров через триста вливавшейся в автостраду. На стоянке возле закусочной было припарковано несколько наземных каров разных мастей. Друзьям пришлось войти в зал и сесть, чтобы приглядеться к владельцам машин. Гудерлинк порадовался, что позаботился немного привести в порядок костюм – свой и Алсвейга, – когда они были в доме у Витторио. Здесь, где люди, несмотря на звуки войны, доносившиеся с северо-востока, по-прежнему делали вид, что живут как всегда, потрепанная и грязная одежда двоих незнакомцев наверняка привлекала бы внимание.
За легкими пластиковыми столиками сидели пожилая семейная пара, трое крепких черноволосых парней, очень похожих друг на друга и чем-то – на Витторио, немолодая одинокая дама в лиловом брючном костюме и семья с двумя детьми-погодками, которые к приходу Алсвейга и Гудерлинка уже успели перепачкаться разноцветным, кричаще-ярким мороженым.
– Тебе придется заняться дамой, – тихо сказал Алсвейг, когда приятели устроились за своим столиком. Гудерлинк непонимающе взглянул на него.
– Что ты имеешь в виду?
– Во-первых, нам понадобится ее личный код, чтобы открыть и завести кар. Во-первых, даже если мы угоним машину, хозяйка сразу поднимет тревогу, и нас остановит первый же патруль… Я управился бы сам, если бы не хромал и мог нормально владеть обеими руками. Нужно действовать очень быстро: стоит ей только раз закричать – и все пропало.
– Но что я могу сделать?
– Неужели так трудно сообразить? – Алсвейг потерял терпение. – Дождись, когда она выйдет и пойдет к машине. Незаметно подойди к ней и оглуши ее.
– Чем?
– Камнем, палкой, кулаком – чем угодно! Главное, сделать это быстро и чтобы никого не было рядом. Подхватишь ее, чтобы она не упала, откроешь дверь кара и посадишь ее так, словно она спит… Смелее, она уже встает!
– А ты?
– Я выйду немного раньше, – Алсвейг уже поднимался с места, продолжая негромко говорить. – Встану у двери и постараюсь отвлечь и задержать тех, кто может тебе помешать. Когда увижу, что вы сели в машину – присоединюсь к вам… Ну же, не сиди, как замороженный! Я пошел.
Журналист вышел. Дама в брючном костюме подошла к кассовому автомату и положила ладонь на панель идентификатора. Словно почувствовав, что кто-то смотрит на нее, она обернулась и напряженно огляделась. Писатель ощутил настоящее отвращение к себе, словно не готовился совершить преступление, а уже совершил его. Он перевел взгляд на окно и увидел Алсвейга, ждущего на крыльце. Стоянки каров из этого окна видно не было, а там, откуда ее можно было разглядеть, по счастью, никто сейчас не сидел. Пока Гудерлинк раздумывал и колебался, женщина вышла. Он встал и быстро направился за ней, даже не потрудившись сделать вид, что у него свои собственные, не имеющие к ней отношения, дела.
Проходя мимо Алсвейга, он взглянул ему в лицо и поразился непривычно холодному и жесткому взгляду знакомых серых глаз…
Женщина уже достигла стоянки и приближалась к сиреневому кару. Гудерлинк подумал, что такой цвет могла выбрать только очень экстравагантная натура, а ноги уже несли его к ней. И только подойдя почти вплотную, он вспомнил, что руки его пусты. Она обернулась и увидела его. Он точно знал, что случись все это день-два назад – он растерянно отступил бы и позволил бы ей уехать. Но сейчас рядом кто-то совершенно ясно сказал: "Давай!" Гудерлинк был уверен, что это Алсвейг, который не стал дожидаться, пока все кончится, и успел подойти. И, сам не до конца понимая как, он неловко ударил женщину кулаком в висок. Она охнула и, схватившись за голову, начала падать. Писатель подхватил ее и тут же обнаружил, что она в сознании, просто на миг растерялась, но уже собирается закричать. Он сильно встряхнул ее, так что ее затылок гулко стукнулся о металлический борт кара, и готов был сделать это еще раз и еще, но, к счастью, заметил, что она обмякла у него на руках… Следующая минута была самой страшной в его жизни. Он взял безвольную руку с темно-лиловым маникюром и приложил к блестящей металлической панели на двери машины. У него было полное впечатление, что он манипулирует трупом. Дверь открылась, он втащил тело внутрь и усадил на сидение рядом с водительским. А когда повернулся, вздрогнул, увидев в машине еще одного человека и не сразу признав в нем Алсвейга.
Журналист закрыл дверь и сел на место водителя.
– Хорошо, Томаш, – он бестрепетно, как показалось Гудерлинку, положил правую кисть женщины на панель управления. Автоматика нежно замурлыкала, включаясь. – Теперь усади ее на заднее сидение рядом с собой. Не так. Положи ее голову себе на плечо.
– Зачем?!
– Чтобы не возбуждать подозрений. Пусть встречные думают, что это твоя жена или родственница.
Гудерлинк содрогнулся, но при воспоминании о том, как он бил эту женщину, ощутил внутри такую пустоту и отчаяние, что ему показалось: теперь чем страшнее, тем лучше. Он усадил тело слева от себя, пристроив лицо женщины на своем плече и обняв ее за талию. Она казалась теплой, и это немного его успокоило, хотя, если он и убил ее своими неумелыми ударами, прошло еще слишком мало времени, чтобы тело успело остыть.
– Молись, чтобы нам продолжало везти, – сказал журналист, и машина сдвинулась с места.
– Не могу, – сквозь зубы пробормотал Гудерлинк, борясь с тошнотой. Это вышло так тихо, что Алсвейг не услышал.
Машина стремительно летела над гладким полотном автострады, пожирая расстояние. Писатель не глядел на часы, он вообще боялся пошевелиться, зная, что если женщина, сидевшая рядом, навалившись на него бесчувственным телом, вдруг очнется, ему придется снова оглушить ее. Эта мысль заставляла его цепенеть от ужаса перед самим собой, перед Алсвейгом, перед всей чередой событий последних суток, опять и опять болезненно прокручивающейся в памяти. Он старался не думать о том, что драгоценное время уходит, обессмысливая все пережитое и сделанное ими, унося все возможные оправдания.
Замелькали пригороды. Гудерлинк надеялся, что это уже Рим, но боялся спрашивать. Улицы и целые районы появлялись и исчезали, оставаясь позади. Дважды приходилось сбрасывать скорость, чтобы пройти электронные патрульные тоннели, напичканные следящей и сканирующей аппаратурой. В одном из тоннелей голова женщины вдруг соскользнула с плеча писателя, так что ему пришлось поправлять ее, и он обливался потом в страхе, что это вышло недостаточно естественно. Но и этот контроль они прошли.