— Хорошо-хорошо, господа, но вы просите об очень рискованной вещи, — сказал Оливер Остин, — Я не буду петь в полную силу, иначе это приравнивалось бы к зомбированию, но думаю, что употребить одну сотую способностей вполне безопасно. Вы не против, профессор Румм?
— Нет, что вы. Думаю, вы знаете, в каких «дозах» эту способность можно употреблять, — улыбнулся Румм.
— Тогда прошу тишины, господа, — сказал Остин, и склонив голову вниз, закрыл глаза.
— Он сейчас петь будет!!! – восторженно прошептала Кира Ане, от чего у Лолиты появилось ощущение глухого отчаяния. Она знала, что не выдержит, вновь услышав этот голос. Тот день слишком глубоко впечатался в память, и пережить такое же напряжение и все воспоминания о тех ужасных муках, которыми сопровождалась песня, она не сможет спокойно.
Несколько секунд тишины, и по классу пронеслась первая дрожащая нота. Едва слышная, но такая знакомая, и ощутимая почти материально, что боль в груди, сопровождающая Аню с самого утра, стала еще сильнее, словно едва зажившую рану вновь вскрыли острым ножом. Девушка судорожно вздохнула, и прижала руку к груди, хватая ртом воздух.
Мелодия, исполняемая Остином была другой, но с такими же интонациями и нотами, что и у умершей сирин. Аня зажмурилась, пытаясь не дать слезам вытечь из глаз. Оливер Остин, сам того не желая, нещадно полосовал ее душу на мелкие клочки, заставляя девушку все больше сжимать кулаки.
Аня закусила губу, тщетно пытаясь подавить едва заметно сотрясавшие ее рыдания. Кира заметившая это, сжала ее руку, встревоженно глядя на подругу.
— «Держись, Лола. Он скоро перестанет, и тогда всё сразу пройдет», — мысленно сказала она ей, и Лолита только крепче сжала зубы, стараясь не трястись.
— «Кира... Кира, сделай как-нибудь, чтобы не было заметно дрожи», — ответила ей Аня, не открывая глаз. Ровенской вовсе не хотелось, чтобы вся школа после судачила о том, что ее пробила истерика. Ей это совсем ни к чему. В прошлой — человеческой школе ее ненормальной считали, а если уж подобное мнение будет и в вампирской, то можно смело отправляться в психушку, потому что быть вампиром – уже в высшей степени необычно, если не сказать ненормально.
— «Хорошо», — отозвалась Кира, и словно невзначай, по-дружески, обняла Аню за плечи, облокотившись на нее, и положив подбородок ей на плечо. С виду казалось, что никакой силы не было, но на деле же, Кира так стиснула плечи подруги, что Аня чуть было не охнула.
— «Спасибо, хотя конечно сильновато», — выдавила она про себя, едва сдерживая слезы, но дрожи теперь заметно не было, что ее несколько обнадеживало.
— «Ничего, скоро все закончится. До конца урока осталось две минуты», — донеслось до нее, и Лолита снова судорожно вздохнула, моля, чтобы время пронеслось как можно быстрее.
Когда боль в груди стала уже невыносимой, а по щеке скатилась первая капля, пение прикратилось и над головами пронесся звук колокола.
Поначалу в помещении стояла звенящая тишина, а после класс встал, и зааплодировал. Оливер Остин польщенно наклонил голову.
— Кира, я больше не могу! — выдавила Аня, и пользуясь всеобщей суетой, вскочила, и выскользнула из класса.
Глаза индигового цвета медленно скосились, глядя вслед.
Захлопнув за собой дверь, она, глотая слезы, понеслась по коридору, и завернув за угол, уткнулась лицом в стену. Аня сама не знала, почему ей было так плохо, почему хотелось рыдать, колотить руками по бетону, прикрытым деревом. Почему ей было так тяжело забыть чью-то смерть.
— Госпожа Ровенская...— спустя некоторое время раздался голос позади нее. Аня вздрогнула, и вытерев платком слезы, обернулась.
— Да.
— Простите, что вероятно заставил вас испытать боль своим присутствием...
— Нет-нет, что вы, — поспешно замотала головой Аня, — Все впорядке.
Оливер Остин улыбнулся:
— Я знаю, вам пришлось нелегко, и потому в качестве извинения хочу вас успокоить. Пойдемте, выпьем чаю, и я вам все объясню.
— Хорошо, — кивнула Лолита, и последовала за Остином. Он провел ее в учительскую, и сделав чай, протянул ей чашку.
— Извините, можно спросить? – начала Аня, принимая горячий напиток.
— Спрашивайте.
— Почему вы так похожи на ту птицу?
Оливер задумался:
— У меня есть некоторые предположения на этот счет, но не думаю, что они абсолютно верны. Видите ли, есть вероятность, что я и эта птица каким-то образом связаны. Вероятно, при моем формировании, моя мать слышала ее пение, или эта птица ее чем-то потрясла. Но так или иначе все это завязано на эмоциональном контакте. Образ, песня этой птицы, могли так прочно закрепиться в памяти моей матери, что это каким-то образом повлияло на меня, чем и вызвана мутация, которая у меня имеется...
Аня потихоньку глотала горячий чай, и думала, что Оливер Остин разительно отличается от Уильяма в плане своего отношения к так называемому «второму дару». Оливер Остин говорил о нем как о данности, как о том, что также естесственно, как и наличие сердца у человека, а Уильям воспринимал его, как смертельную заразу, от которой он был бы непрочь избавиться.
— Так значит мутации происходят при эмоциональном контакте? – спросила Лолита. Остин кивнул:
— Думаю, что да, но ни одному из ученых это точно не известно. Происхождение «перевертышей» неизвестно даже нам самим, потому что это врожденная особенность.
— Вот как...— протянула Аня. Было ужасно странно разговаривать с копией того, кто закрепился в ее памяти, как умершее, но такое совершенное в своей животной непосредственности существо.
— Возможно это крайне бестактно с моей стороны, но могу я спросить? – осведомился Оливер, неспешно поглощая свой чай.
— Конечно.
— Почему птица погибла?
Аня сглотнула подступивший ком в горле.
— Он признал меня.
Брови Остина поползли вверх.
— Необычно. Сирин – свободолюбивые птицы, и редко когда решают завести себе хозяина.
— Завести? – удивилась Анна.
— Именно, — кивнул Оливер, проведя рукой по платиновым, практически белым волосам. Аня только сейчас обратила на них внимание.
«Так вот какой цвет был у той птицы!» — подумала она. «Наверняка тоже платиновый, хотя глаза темные, но смотрят очень остро от подобного цвета. Странный контраст. У Киры тоже похожая несочетаемость цветов во внешности».
— Вероятно было что-то, что заинтересовало птицу. Возможно какие-то необычные способности, или запах, или еще что-нибудь, — лицо Остина было слегка озадаченным, как и у судей, когда они увидели мертвую сирин. Ане даже досадно стало.
— Вы же знаете, подобных случаев, когда птица привязывалась к человеку – единицы, и тем более так быстро – всего за какой-то час, — сказал Оливер, вероятно заметив перемену ее настроения, — Поэтому это и вызывает такое удивление.
— Ясно, — кивнула Аня, но досада пропала.
— Я очень рад, что вы так серьезно к этому относитесь, но поверьте...— Остин поставил пустую чашку на стол, — Эта птица обрела покой, потому что жизнь в неволе – это та же пытка, что и четвертование, но только более мучительная и долгая. А вы...— Аня подняла взгляд от столешницы, на которую смотрела все это время, не зная, куда деть глаза. Оливер Остин серьезно и сосредоточенно глядел на нее.
— ...подарили ей свободу.
Все последующие уроки Аня просидела, не зная, какое у нее настроение. Беседа с Оливером Остином принесла ей облегчение, но нагрузила голову нескончаемой пищей для размышлений, и девушка чувствовала себя слегка подавленной, хотя теперь ощущение черного пятна, которое, казалось, ничто смыть не могло, исчезло. Она больше не чувствовала угрызений совести по поводу смерти сирин. Если Оливер сказал правду, то она даже в какой-то степени помогла этой птице. Но уж точно – это Анна знала теперь ясно – она не убивала сирин, и не виновата в ее смерти.